Страница 23 из 24
 |
Лидия Алексеевна Чарская. "Записки институтки" - Глава XXIII. Прости, родная
ГЛАВА XXIII
Прости, родная
Странно успокоенная лежала Нина, когда я опять склонилась над нею. Ее
дыхание со свистом вылетало из груди, и глаза как бы померкли. Увидя меня,
она пыталась улыбнуться и не могла.
- Люда, наклонись ниже... - расслышала я ее чуть внятный шепот.
Я поспешила исполнить ее желание.
- У меня на кресте медальон... ты знаешь... в нем моя карточка и
мамина... Возьми этот медальон себе на память... о бедной маленькой Нине!
На страшной своей худобой грудке блестел этот маленький медальон с
инициалом княжны из бриллиантиков. Я не раз видела его. С одной стороны
была карточка матери Нины - чудной красавицы с чертами грустными и
строгими, а с другой - изображение самой княжны в костюме маленького
джигита, с большими, смеющимися глазами.
Я не решалась принять подарка, но Нина с упрямым раздражением
проговорила через силу:
- Возьми... Люда... возьми... я хочу!.. Мне не надо больше... Я люблю
тебя больше всех и хочу... чтобы это было твое... И еще вот возьми эту
тетрадку, - и она указала на красную тетрадку, лежавшую у нее под подушкой,
- это мой дневник, мои записки. Я все туда записывала, все... все... Но
никому, никому не показывала. Там все мои тайны. Ты узнаешь из этой
тетрадки, кто я... и как я тебя любила, - тебя одну из всех здесь в
институте...
Тут я не выдержала и горько заплакала, прижимая к губам оба подарка
Нины.
- Бедная Люда, бедная Люда, как тебе скучно будет одной! - каким-то
унылым голосом проговорила она и вдруг, точно виноватая, добавила с
неизъяснимым чувством глубокой любви и нежности:
- Прости, родная!
Новая тишина воцарилась в комнате. Опять одно только тиканье часов
нарушало воцарившееся безмолвие... Прошла минута, другая - прежнее
молчание. Я подождала немного - ни звука... Княжна дремала, положив
худенькую ручку на грудь, а другою рукой перебирала складки одеяла и
сорочки быстрым судорожным движением.
Я тихо позвала: "Нина!" Ответа не было... Пальцы перебирали все
медленнее и медленнее; наконец, рука бессильно упала на постель.
Она забылась сном, беспомощная и прелестная духовной трогательной
красотою...
Я долго-долго смотрела на нее, а потом на цыпочках вышла из комнаты.
В эту ночь я спала немного и тревожно, поминутно просыпаясь и вперяя
беспокойные взоры в неприятную своей серою мглою майскую теплую ночь.
Под утро я заснула очень крепко и как-то болезненно ахнула, когда
услышала звонок, будивший нас.
"Что-то Нина?" - мучительно думалось мне.
Мы сошли в столовую и уже приготовились к молитве, как вдруг
неожиданно вошла Maman, бледная, с усталыми и красными глазами.
- Дети, - дрожащим голосом проговорила она громко, - ваша маленькая
подруга княжна Нина Джаваха скончалась сегодня ночью!
Какие-то темные круги пошли у меня перед глазами.
Я потеряла сознание...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Она лежала худенькая-худенькая и невероятно вытянувшаяся в своем
небольшом, но пышном белом гробу. Ей казалось теперь лет
пятнадцать-шестнадцать, этой маленькой одиннадцатилетней девочке.
Матенька заботливо расчесала роскошные косы княжны и окутала всю ее
двумя мягкими волнами черных кудрей. На восковом личике с плотно
сомкнутыми, точно слипшимися стрелами ресниц смерть запечатлела свой
холодом пронизанный поцелуй.
Оно было величаво-покойно и как-то важно, это недетское лицо, мертвое
и прекрасное новой таинственной красотой. Странно, резко выделялись на
изжелта-белом лбу две тонкие, прямые черточки бровей, делавшие строгим,
почти суровым бледное мертвое личико.
Оно было величаво-покойно и как-то важно, это недетское лицо, мертвое
и прекрасное новой таинственной красотой. Странно, резко выделялись на
изжелта-белом лбу две тонкие, прямые черточки бровей, делавшие строгим,
почти суровым бледное мертвое личико.
Ее перенесли в полдень в последнюю палату, поставили на катафалк из
белого глазета серебром и золотом вышитый белый гроб с зажженными перед ним
с трех сторон свечами в тяжелых подсвечниках, принесенных из церкви. Всю
комнату убрали коврами и пальмами из квартиры начальницы, превратив угрюмую
лазаретную палату в зимний сад.
Мы окружили гроб с милыми останками княжны и, в ожидании панихиды,
слушали всхлипывающую Матеньку.
- Уж так она тихо-тихо отошла, голубка наша белая, - говорила добрая
сиделка плачущим голосом. - Ни стона, ни жалобы... Только все просила:
"Отнеси меня в сад на лужайку, Матенька, я небо хочу видеть". Потом все
барышню Влассовскую звала: "Люда, говорит, Люда, приди ко мне..." Все о
Кавказе бредила, о горах да о крылышках каких-то... и к утру забылась
немного... Ну я, грешным делом, сама тоже вздремнула. Только чувствую,
кто-то мне точно в лицо дунул... Гляжу, а княжна-то, голубушка, на
постельке сидит, ручки вперед протянула, а лицо такое светлое-светлое у
нее. "Прощай, - шепчет мне, и самое-то чуть слышно, - за мной мама
пришла... на Кавказ едем..." Побледнела как простыня и упала на подушку...
Так и скончалась святая душенька ангельская... - закончила свой рассказ
Матенька.
Наши некоторые заплакали, другие зарыдали навзрыд, а у меня не было
слез. Точно клещами сдавило мне грудь, мешая говорить и плакать.
Прислонившись к гробу, я судорожно схватилась за его край, едва держась на
ногах.
- Вы бы прилегли малость, - посоветовала мне Матенька, испуганная моим
видом, - не свалиться бы вам. Ишь ведь, бледные стали... не лучше
покойницы!
Я едва слышала ласковую старушку и не отходила от княжны, впиваясь в
лицо покойной сухими, жадными и скорбными глазами. Ужасное, невыразимое,
никогда не испытанное еще горе со страшною силою охватило меня.
"Ее нет, а ты, ты одинока теперь, - твердило мне что-то изнутри, -
умерла, уснула навсегда твоя маленькая подруга, и не с кем будет делить
тебе здесь горе и радость..." "Прости, родная", - звучал между тем в моих
ушах глухой, болезненно-хриплый голос, полный невыразимой тоски и муки...
"Прости, родная!.." Что значили эти вещие слова княжны?
Предчувствовала ли она инстинктом труднобольной свой близкий конец и
прощалась со своей бедной маленькой подружкой или же трогательно-виновато
просила у нее прощения за невольно причиняемое ей горе - вечную разлуку с
нею, умирающей?
И вдруг быстрая мысль пронизала мой мозг. Сон об эльфах оказался
вещим... Душа Нины высоко поднялась над нами, и прозрачная, чистая, как
маленький эльф, утонула она в эфире бессмертия...
Мои глаза были все так же сухи и в то время, когда дрожащие от
волнения голоса старших пропели "Вечную память", когда кончилась панихида и
отец Филимон, разжав восковые руки покойницы, положил в них образок святой
Нины.
Чье-то рыдание, надрывающее душу, сухое и короткое, огласило комнату.
Это плакала Ирочка Трахтенберг, не успевшая проститься с княжной.
Maman, с добрыми, покрасневшими глазами, в черном платье и траурной
наколке, поднялась на ступени катафалка и, склонившись над своей мертвой
любимицей, разгладила ее волосы по обе стороны белого и ровного, как
тесемочка, пробора. Крупные, горячие слезы закапали на руки Нины, а губы
Maman судорожно искривились, силясь удержать рыдания.
- Да, дети, это была золотая, благородная, честная душа! На редкость
хорошая! - обратилась она к нам тихим, но внятным голосом.
"Чистая! Честная! Святая! И лежит здесь без дыхания и мыслей, а мы,
ничем не отличающиеся, шаловливые и капризные, будем жить, дышать,
радоваться!.." - сверлило мой мозг, и каким-то озлоблением охватило мою
детскую душу.
Четыре дня стояла покойница в ожидании приезда отца, которого уже
известили по телеграфу о смерти Нины.
На пятый день он приехал во время панихиды, когда мы меньше всего
ожидали его появления.
Он вошел быстро, внезапно, еще молодой и чрезвычайно красивый высокий
брюнет, в генеральской форме. Он вошел мертвенно-бледный, с судорожно
подергивающимися губами под черной полоской тонких, длинных усов и прямо
направился к гробу.
Не решаюсь описать того страшного, мрачного отчаяния, которое я
увидела на этом мужественном лице. Я помню только не то крик, не то стон,
вырвавшийся из груди отца при виде мертвой дочери... Но это было до того
потрясающе-мучительно, что мои нервы не выдержали, и я зарыдала в ответ на
этот крик, зарыдала теми благотворными, отчаянными рыданиями, которые
смягчают несколько тяжесть горя. А он все стоял, схватившись обеими руками
за край гроба и впиваясь мрачно горевшими глазами в лицо своего
единственного, навеки потерянного ребенка...
На другой день ее хоронили.
Отпевание было в нашей церкви, где столько раз так горячо молилась
религиозная девочка.
Весна, так страстно любимая Ниной, хотела, казалось, приласкать в
последний день пребывания на земле маленькую покойницу. Луч солнца
скользнул по восковому личику и, ударясь о золотой венчик на лбу умершей,
разбился на сотню ярких искр...
Она еще глубже опустилась за два дня на своем последнем ложе и еще
мертвеннее было заостренное личико; темные пятна, проступившие на нем,
легли зловещими тенями.
"Боже мой, - думала я, мучительно вглядываясь в любимый образ, весь
окутанный тонкой и прозрачной дымкой фимиама, - неужели я уже никогда не
услышу ее милого голоса? Неужели все-все кончено?.."
А в ушах звенело и переливалось на тысячу ладов: "Прости, родная" -
последние слова, обращенные ко мне подругой...
Одна за другой подходили институтки к гробу, поднимались по обитым
черным сукном траурным ступеням катафалка и с молитвенным благоговением
прикладывались к прозрачной ручке усопшей. Голоса старших едва звучали,
задавленные рыданиями...
В этой безысходной тоске всей тесно сплотившейся институтской семьи
видна была безграничная привязанность к маленькой княжне, безвременно
вырванной от нас жестокою смертью... Да, все, все любили эту милую
девочку!..
Ее похоронили в Новодевичьем монастыре, - так далеко от родины, куда
она так стремилась последние дни!
Все время отпевания отец Нины не выпускал края гроба, не отрывал глаз
от потемневшего мертвого личика. Когда гроб вынесли, он шел до монастыря не
сзади, а сбоку белого катафалка с княжеской короной.
Прохожие, при виде печальной процессии, маленького гробика, скрытого
под массою венков, целой колонны институток, следовавших за гробом, снимали
шапки, истово крестились и провожали нас умиленными глазами.
Но больше всего поражал прохожих вид высокого, статного красавца
генерала, идущего у самого гроба без шапки, с глазами блуждающими и
страшными...
В монастырской церкви, при последнем прощании с дочерью, он не
застонал и не зарыдал, как это всегда бывает. Все тот же мрачный,
блуждающий взгляд, полный отчаяния... Когда начальница отрезала прядь
черных кудрей его дочери и подала ему, он тупо посмотрел сначала на нее,
потом на прядь, конвульсивно зажал в руке волосы и закрыл лицо рукою.
Все это я видела как сквозь сон. В ушах моих, заглушая пение и голос
институток, звучали только последние слова моей дорогой Ниночки:
"Прости, родная!.."
Ее опустили в могилу, забросали землей, сровняли холмик и поставили на
нем крест из белого мрамора с надписью:
Здесь покоится
княжна Нина Джаваха-алы-Джамата.
Наверху креста значилось:
Спи с миром,
милая девочка.
Князь долго-долго смотрел на холмик, на крест, на надпись, и взор его
казался почти безумным.
Такого глухого, отчаянного горя я еще не видала.
В тот же день он уехал из Петербурга.
Реклама |
Лидия Чарская "Сказки голубой феи"
- "Дочь лесного царя". Лидия Чарская "Сказки голубой феи"
- "Сказка про Ивана, искавшего счастье". Лидия Чарская "Сказки голубой феи"
- "Сказка о Красоте". Лидия Чарская "Сказки голубой феи"
- "Фея в медвежей берлоге". Лидия Чарская "Сказки голубой феи"
- "Подарок Ангела" ("Подарок Феи"). Лидия Чарская "Сказки голубой феи"
- "Меч королевы". Лидия Чарская "Сказки голубой феи"
- "Король с раскрашенной картинки". Лидия Чарская "Сказки голубой феи"
- "Чародей голод". Лидия Чарская "Сказки голубой феи"
- "Дочь Сказки". Лидия Чарская "Сказки голубой феи"
- "Мельник Нарцисс". Лидия Чарская "Сказки голубой феи"
- "Живая перчатка". Лидия Чарская "Сказки голубой феи"
- "Веселое царство". Лидия Чарская "Сказки голубой феи"
- "Чудесная звездочка". Лидия Чарская "Сказки голубой феи"
- "Три слезинки королевны". Лидия Чарская "Сказки голубой феи"
- "Дуль-Дуль король без сердца". Лидия Чарская "Сказки голубой феи"
- "Галина правда". Лидия Чарская "Сказки голубой феи"
- "Царевна льдинка". Лидия Чарская "Сказки голубой феи"
- "Два брата" ("Герцог над зверями"). Лидия Чарская "Сказки голубой феи"
- "Волшебный оби". Лидия Чарская "Сказки голубой феи"