Страница 21 из 24
 |
Лидия Алексеевна Чарская. "Записки институтки" - Глава XXI. Экзамены. Чудо
ГЛАВА XXI
Экзамены. Чудо.
Сад еще не оделся, но почки лип уже распустились и издавали свой
пряный аромат. Весело чирикали птицы в задней аллее. Зеленела нежная,
бархатистая травка...
И в нашей внешности тоже произошла перемена: безобразные желтые клеки
и капоры сменились довольно сносными осенними темно-зелеными пальто и
белыми полотняными косыночками.
Мы готовились к экзамену Закона Божия. Целые дни, теперь свободные от
уроков, мы проводили с книгами и программами в саду, сидя в самых укромных
уголках его, или лихорадочно быстро шагали по аллеям, твердя в то же время
историю многострадального Иова или какой-нибудь канон празднику. Столкнутся
две девочки или две группы, и сейчас же зазвучат вопросы: "Который билет
учите?" - "А вы?" - "Ты Ветхий прошла?" - "А ты?" - "Начала молитвы!" Более
сильные ученицы взяли на свое попечение слабых и, окруженные целыми
группами, внятно и толково рассказывали священную историю или поясняли
молитвы.
На мою долю выпало заниматься с Ренн. Но после первых же опытов я
признала себя бессильной просветить ее глубоко заплесневший ум. Я прочла и
пояснила ей некоторые истории и, велев их выучить поскорее, сама углубилась
в книгу. Мы сидели на скамейке под кустом уже распустившейся бузины. Вокруг
нас весело чирикали пташки. Воздух потянул ветерком, теплым и освежающим. Я
оглянулась на Ренн. Губы ее что-то шептали. Глаза без признака мысли были
устремлены в пространство.
- Ренн, - окликнула я ее, - Ренн, учись!
Она неторопливо повернула голову и перевела на меня те же
бессмысленные глаза.
- А что?
- Как "что"? - возмутилась я и даже вся покраснела. - Ведь ты
провалишься на экзамене.
- Провалюсь, - певуче и равнодушно согласилась она.
- Останешься в классе, - продолжала я.
- Останусь, - спокойно ответила она.
Я начинала серьезно раздражаться и крикнула ей с сердцем:
- И тебя исключат!
- Исключат, - как эхо отозвалась Ренн.
- Да что ж тут хорошего?
- Не стоит учиться, - брякнула она и так же равнодушно отвернула от
меня голову.
- Что ж ты будешь делать недоучкой-то? - осведомилась я, перестав даже
сердиться от неожиданности.
- Дома жить буду, огород разведу в имении, цветы, булки буду печь,
варенье варить, - я очень хорошо все это умею, - а потом...
- А потом? - перебила я.
- Замуж выйду! - закончила она простодушно и стала следить за какой-то
ползущей в траве золотистой букашкой.
Я засмеялась. Рассуждения четырнадцатилетней девочки, "бабушки
класса", как мы ее называли (она была старше нас всех), несказанно
рассмешили меня. Однако оставить ее на произвол судьбы я не решилась, и с
грехом пополам мы прошли с Ренн историю Нового, Ветхого завета и
необходимые молитвы. А время не шло, а бежало...
Наступил день первого и потому особенно страшного для нас экзамена.
Хотя батюшка был очень добр и снисходителен, но кроме него присутствовали и
другие ассистенты-экзаменаторы, в том числе чужой священник, с
академическим знаком и поразительно розовым лицом, пугавший нас своим
строгим, несколько насмешливым видом.
- Все билеты успела пройти? - спросила меня Даша Муравьева, взглядывая
на меня усталыми от долбежки глазами.
- Все... Меня вот только Ренн беспокоит. Ведь она провалится...
- Конечно, провалится! - убежденно подтвердила Додо.
В 9 часов утра в класс вошли начальство и экзаменаторы-ассистенты.
После прочитанной молитвы "Пред ученьем" все разместились за длинным
зеленым столом, и отец Филимон, смешав билеты, начал вызывать воспитанниц.
Он был в новой темно-синей рясе и улыбался ласково и ободряюще. "Сильные"
вызывались в конце, "слабых" же экзаменовали раньше.
- Мария Запольская, Клавдия Ренн, Раиса Бельская, - немного певучими
носовыми звуками произнес отец Филимон.
Все вызванные девочки считались самыми плохими ученицами.
- Выучила все? - шепотом спросила я проходившую мимо меня Краснушку. В
ответ она только лихо тряхнула красной маковкой.
Экзаменаторы, ввиду крайней тупости Ренн, предлагали ей самые легкие и
доступные вопросы, на которые она едва-едва отвечала. Я мучительно
волновалась за свою невозможную ученицу.
Maman, видевшая на своему веку не один десяток поколений институток,
не утерпела: с едва заметной улыбкой презрения она заметила, что такой
лентяйки, как Ренн, ей не встречалось до сих пор. Батюшка, добрый и
сердечный, никогда ни на что не сердившийся, неодобрительно покачал
головою, когда Ренн объявила экзаменующим, что Ной был сын Моисея и провел
три дня и три ночи во чреве кита. Отец Дмитрий, чужой священник с
академическим знаком, насмешливо усмехался себе в бороду.
- Довольно, пощадите нас! - вырвалось у Maman раздраженное
восклицание, и она отпустила Ренн на место.
Последняя без всякого смущения села на свою лавку. Ничем не нарушимое
спокойствие сияло на ее довольном, сытом и тупом лице.
Ренн провалилась, в этом не могло быть сомнения.
Меня охватило какое-то глухое раздражение, почти ненависть против этой
маленькой лентяйки.
Между тем вызывали все новых и новых девочек, отвечавших очень
порядочно. Закон Божий старались учить на лучший балл - 12. Тут имела
значение не одна детская религиозность; уж очень мы любили нашего доброго
батюшку.
- Людмила Влассовская, - чуть ли не последнюю вызвал меня наконец отец
Филимон.
Я была слишком уверена в себе, чтобы бояться... но невольно дыхание
мое сперло в груди, когда я потянула к себе беленький билетик... На
билетике стоял Э 12: "Бегство иудеев из Египта". Эту историю я знала
отлично, и, ощутив в душе сладостное удовлетворение, я не спеша, ровно и
звонко рассказала все, что знала. Лицо Maman ласково улыбалось; отец
Филимон приветливо кивал мне головою, даже инспектор и отец Дмитрий,
скептически относившийся к экзаменам "седьмушек", не без удовольствия
слушали меня...
Я кончила.
Мне предложено было прочесть тропарь празднику Крещения и перевести
его со славянского языка, что я исполнила без запинки с тою же уверенностью
и положительностью, которые невольно приобретаются с познаниями.
- Отлично, девочка, - прозвучал ласковый голос княгини.
- Хорошо, очень хорошо! - подтвердил инспектор.
"Наш" батюшка только улыбнулся мне, а "чужой" часто и одобрительно
закивал головою.
Экзамен кончился.
Мы гурьбою высыпали из класса и в ожидании чтения отметок ходили по
коридору. А в классе в это время обсуждались наши ответы и ставились баллы.
Мне было поставлено 12 с плюсом.
- Если б принято было со звездою ставить, я бы звезду поставил, -
пошутил инспектор.
Злосчастная Ренн получила 6 - неслыханно плохую отметку по Закону
Божию!..
Один экзамен сбыли. Оставалось еще целых пять, и в том числе
география, которая ужасно смущала меня. География мне не давалась
почему-то: бесчисленные наименования незнакомых рек, морей и гор не
укладывались в моей голове. К географии, к тому же, меня не подготовили
дома, между тем как все остальные предметы я прошла с мамой. Экзамен
географии был назначен по расписанию четвертым, и я старалась не
волноваться. А пока я усердно занялась следующим по порядку русским языком.
От Ренн, несмотря на все мои человеколюбивые помыслы, я открещивалась
обеими руками. "Только отнимет она от меня даром время, а толку не будет",
- успокаивала я как могла мою возмутившуюся было совесть. И действительно,
Ренн отложила всякое попечение об экзаменах, почти совсем перестала
готовиться и погрузилась в рисование каких-то домиков и зверей, в чем, надо
ей отдать справедливость, она была большая искусница.
"Русский" экзамен сошел точно так же, как и Закон Божий.
Готовились добросовестно. "Стыдно проваливаться на родимом языке", -
говорили девочки и, как говорится, "поддали жару".
Зато следующий за ним французский экзамен был полон ужасов для
несчастного monsieur Ротье, которому приходилось краснеть за многих своих
учениц. Уж не говоря о Ренн, которая на тарабарском наречии несла
всевозможную чушь перед зеленым столом, провалились еще три или четыре
девочки, в том числе Бельская и Краснушка, недурно учившаяся по этому
предмету. Последняя горько плакала о своей неудаче после экзамена и чуть не
отклонила предложенной ей переэкзаменовки. Однако мы не допускали мысли
лишиться этой веселой, умной и доброй товарки, успевшей завоевать симпатию
класса, и заставили ее просить о переэкзаменовке.
Провалилась и Иванова, но на нее мы не обратили внимания; Иванову не
любили за ее подлизывание перед Крошкой и неимоверную жадность.
Бельская, много исправившаяся за последнее время, мало горевала о
своем провале.
- Не повезло на французском экзамене, так на другом повезет, -
улыбалась она сквозь гримасу досады.
А сад между тем оделся в свой зеленый наряд. Лужайки запестрели
цветами. Пестрые бабочки кружились в свежем, весеннем воздухе. Уже балкон
начальницы, выходящий на главную площадку, обили суровым холстом с красными
разводами, - приготовляясь к лету.
На лазаретную веранду выпускались больные, и в том числе моя Нина,
ставшая еще бледнее и прозрачнее за последнее время. Она сидела на балконе,
маленькая и хрупкая, все ушедшая в кресло, с пледом на ногах. Мы подолгу
стояли у веранды, разговаривая с нею. Ее освободили от экзаменов, и она
ожидала того времени, когда улучшение ее здоровья даст возможность
телеграфировать отцу - приезжать за нею.
- Ну что? Как экзамены? - было первым ее вопросом, когда я прибегала к
ней в лазарет, урвав две-три свободные минутки.
Она интересовалась ходом институтской жизни, и я рассказывала ей все
малейшие происшествия, печально убеждаясь, как быстро менялось все к
худшему и худшему это милое, болезненно-прелестное личико.
И голосок ее изменился - гортанный, серебристый голосок...
Наступил наконец и день экзамена географии. Передо мною лежал длинный
лист, на котором были записаны все 30 вопросов, занесенных, по обыкновению,
на экзаменационные билетики, но в данные нам три дня для подготовки я почти
ничего не успела сделать. Мама прислала мне длинное, подробное письмо о
житье-бытье на нашем хуторе, писала о начале полевых работ, о цветущих
вишневых и яблоневых деревьях, о песнях соловки над окном ее спальни - и
все это не могло не взволновать меня своей прелестью. Быстрая, теплая волна
охватила меня, захлестнула и унесла далеко на родной юг, на милую Украину.
Вместо того чтобы повторять географию, я сидела задумавшись, забыв о
географии, погруженная в мои мечты о недалеком будущем, когда я опять увижу
дорогой родной хуторок, маму, Васю, Гапку... Часы летели, а число выученных
билетов не прибавлялось.
Накануне предстоящего экзамена по географии я точно пробудилась от
сладкого сна, пробудилась и... ужаснулась. Я знала всего только десять
билетов из тридцати, составлявших наш курс!
Меня охватил ужас.
- Провалюсь... провалюсь... - шептали мои губы беззвучно, а ноги и
руки холодели от страха.
Что было делать? Выучить всю программу, все тридцать билетов в один
день было немыслимо. К тому же волнение страха лишало меня возможности
запомнить всю эту бесконечную сеть потоков и заливов, гор и плоскогорий,
границ и рек, составляющую "программу" географии. Не долго думая, я решила
сделать то, что делали, как я знала, многие в старших классах: повторить,
заучить хорошенько уже пройденные десять билетов и положиться на милость
Божию. Так я и сделала.
Когда вечером мы спустились к чаю, наши поразились моим бледным,
взволнованным лицом и возбужденными, красноватыми глазами.
- Ты плакала, Люда? - спросила Лер.
- Я училась.
- Все, конечно, прошла?
- Все! - солгала я чуть не в первый раз в жизни и мучительно
покраснела.
Но никто не заметил румянца, вспыхнувшего на моих щеках, да если бы и
заметили, то, конечно, не угадали бы причины. Я была "парфеткой", "хорошей
ученицей", и поэтому считалось невозможным, чтобы я не прошла всего курса.
В душе моей было тяжело и непокойно, когда я легла на жесткую
институтскую постель; я долго ворочалась, не переставая думать о завтрашнем
дне. Тоскливо замирало мое бедное сердце.
Только под утро я забылась, но не сном, а, вернее, дремотой, полной
кошмаров и безобразных видений.
Я проснулась с тяжелой головой и назойливой, как оса, мыслью: сегодня
экзамен по географии!
В умывальной шла оживленная беседа.
- Варюша Чикунина! - крикнула я нашему Соловушке, пользовавшемуся
славою гадалки, так как она часто с поразительной точностью предсказывала
билеты перед экзаменами.
- Что тебе, Люда?
- Предскажи мне билет, - попросила я ее.
Она серьезно, пристально взглянула мне в зрачки своими умными,
кроткими глазами и отчеканила: "Десятый".
Я побледнела. Десятый билет я знала хуже прочих и потому немедленно
схватилась за книгу и прочла его несколько раз...
До экзамена оставалось полчаса. Волновавшиеся донельзя девочки
(учитель географии Алексей Иванович не отличался снисходительностью)
побежали к сторожу Сидору просить его открыть церковные двери, желая
помолиться перед экзаменом. Он охотно исполнил наше желание, и я вместе с
подругами вошла под знакомые своды.
Лик Николая Чудотворца - строгий и суровый - глянул на меня из-за
золота иконостаса. Я вспомнила, что мама всегда молилась этому святому, и
опустилась перед ним на колени.
Но мне точно не хотелось молиться. Все мои чувства и мысли поражены
были страхом перед предстоящим экзаменом - отчаянным, безнадежным страхом,
доходящим до тупого уныния.
Однако, по мере того как я пристально и внимательно вглядывалась в
строгие черты святого, я уже не находила в нем того выражения суровости,
которое поразило меня вначале. Казалось, глаза угодника ласково и серьезно
спрашивали: "Что надо этой маленькой девочке, преклонившей перед ним
колена?"
Я стала молиться или, вернее, просить, всей душой и сердцем просить,
умоляя помочь мне, отвести беду. С наивною и робкою мольбою стояла я перед
образом, судорожно сжимая руки у самого подбородка, так что хрустели
хрупкие маленькие пальцы. Судорога сжимала мне горло. В груди закипали
рыдания... Я зажимала губы, чтобы не дать вырваться крику исступления...
Мои мысли твердили в пылавшем мозгу: "Помоги, Боже, помоги, помоги мне! Я
знаю только первые десять билетов!"
Не помню, долго ли простояла я так, но когда вышла из церкви, там
никого из институток уже не было... Я еще раз упала на колени у церковного
порога со словами: "Помоги, Боже, молитвою святого Твоего угодника Николая
Чудотворца!" И вдруг как-то странно и быстро успокоилась. Волнение
улеглось, и на душе стало светло и спокойно. Но ненадолго; когда коридорные
девушки стали развешивать по доскам всевозможные географические карты, а на
столе поставил глобус, приготовили бумагу и чернильницы, сердце мое екнуло.
Но вот появилась начальница, за ней учитель географии, другой учитель,
инспектриса, прочли молитву, и экзамен начался.
Я сидела как к смерти приговоренная и, к ужасу моему, замечала, что
экзаменуемые воспитанницы вытягивали билеты из первого десятка. Значит, для
меня из этого десятка уже не останется!
"Что будет, то будет!" - думала я, дрожа, как в лихорадке.
Положим, если бы я провалилась, мне дали бы переэкзаменовку, но что
должна была перечувствовать моя душа, самолюбивая маленькая душа гордой
девочки?
- Какая ты бледная, Люда! Ты боишься? - прошептала Краснушка,
подсевшая ко мне на пустое Нинино место. - На тебе вот, возьми, это
помогает... с Валаама... сунь за платье и, когда будешь подходить к столу
вынимать билет, дотронься...
Она протягивала мне маленький образок... Я взглянула и ахнула: Николай
Чудотворец! Поцеловав образок, я его положила на грудь и спросила тихо
Краснушку:
- Ты не знаешь, какие билеты остались?
- Кажется, последние и двадцатые есть... я отмечала...
- А из первых?.. - замирая, вырвалось у меня.
- Кажется, один первый остался...
Я пропала. Не могла же я вытянуть среди целой кучки оставшихся билетов
счастливый первый, единственный, который я знала отлично...
"Что же это?" - как-то беспомощно мелькнуло в моих мыслях, и слезы
обожгли глаза.
- Влассовская! - прозвучал в ту же минуту и отдался ударом молота в
моей голове голос инспектора.
Я встала, точно кто толкнул меня сзади, и подошла к зеленому столу,
предварительно дотронувшись до спрятанного образка Чудотворца. Сердце
стучало, голова горела как в огне.
Я видела как в тумане чужого учителя-географа старших классов,
пришедшего к нам в качестве ассистента, видела, как он рисовал карандашом
карикатуру маленького человечка в громадной шляпе на положенном перед ним
чистом листе с фамилиями воспитанниц, видела добродушно улыбнувшееся мне
лицо инспектора, с удовольствием приготовившегося слушать хороший ответ
одной из лучших воспитанниц.
- Как ты бледна, Влассовская... Что с тобою? - спросил меня
приветливый голос начальницы.
Я как-то криво улыбнулась... Все завертелось перед моими глазами:
зеленый стол, экзаменаторы, карикатура маленького человека в большой шляпе,
роковая кучка билетов... и я протянула руку...
- Который? - бесстрастно спросил Алексей Иванович, привыкший к
экзаменационным "тряскам".
Я повернула билет и чуть не вскрикнула...
- Нумер первый!
Не берусь описать нахлынувшего на меня чувства умиленной
благодарности, религиозного восторга и невыразимой бурной радости...
Первый нумер!.. Я была твердо убеждена, что тут произошло чудо - чудо
благодаря образку Николая Чудотворца... Вот она, великая сила детской веры!
Нужно ли говорить, как сочно, - да, именно сочно и толково поясняла я,
сколько частей света, сколько мысов и их названия, как граничат эти части
света! При этом я удивительно точно обводила по карте границы черной
лакированной линеечкой.
О, эта карта с громадной дырой на месте Каспийского моря и кляксой у
Нью-Йорка, карта колоссальных размеров, вместившая в себя все пять частей
света, - как я ее полюбила! Да, всех я любила в этот день... не исключая и
строгого Алексея Ивановича, которого боялась не меньше других.
Я кончила.
- Хорошо, внучка! Молодцом доложила, - проговорил он, нимало не
стесняясь начальства и тут же поставил около моего имени жирное, крупное 12
и тотчас добавил:
- Крестов не полагается, это не Закон Божий.
Я хотела было вернуться на место, но Maman поманила меня, и я
приблизилась к ее креслу.
- Ну вот, теперь ты порозовела, а то была бела как бумага, - трепля
меня по заалевшей щечке, ласково проговорила она и потом, поглядев на меня
пристально, добавила: - Можешь написать матери, что мы тобой очень
довольны!
Еле держась на ногах от охватившего меня счастья, безумного счастья,
неожиданного, вымоленного мною, я пошла на место и тут же вполголоса, все
еще сияя, рассказала Краснушке, под большим секретом, чудесный случай со
мною.
- Да, это чудо! Чудо! - твердила не менее меня восторженная Маруся и,
перекрестившись, приложилась к вынутому мною из корсажа маленькому
образочку с Валаама.
- Непременно попрошу маму подарить мне такой же образок Николая
Чудотворца! - решила я тут же.
В этот вечер за всенощной (это было как раз в субботу) в продолжение
целой службы я не спускала со святого угодника сиявших благодарностью глаз
и молилась так горячо, беззаветно молилась, как вряд ли умела молиться
прежде...
Реклама |
Лидия Чарская "Сказки голубой феи"
- "Дочь лесного царя". Лидия Чарская "Сказки голубой феи"
- "Сказка про Ивана, искавшего счастье". Лидия Чарская "Сказки голубой феи"
- "Сказка о Красоте". Лидия Чарская "Сказки голубой феи"
- "Фея в медвежей берлоге". Лидия Чарская "Сказки голубой феи"
- "Подарок Ангела" ("Подарок Феи"). Лидия Чарская "Сказки голубой феи"
- "Меч королевы". Лидия Чарская "Сказки голубой феи"
- "Король с раскрашенной картинки". Лидия Чарская "Сказки голубой феи"
- "Чародей голод". Лидия Чарская "Сказки голубой феи"
- "Дочь Сказки". Лидия Чарская "Сказки голубой феи"
- "Мельник Нарцисс". Лидия Чарская "Сказки голубой феи"
- "Живая перчатка". Лидия Чарская "Сказки голубой феи"
- "Веселое царство". Лидия Чарская "Сказки голубой феи"
- "Чудесная звездочка". Лидия Чарская "Сказки голубой феи"
- "Три слезинки королевны". Лидия Чарская "Сказки голубой феи"
- "Дуль-Дуль король без сердца". Лидия Чарская "Сказки голубой феи"
- "Галина правда". Лидия Чарская "Сказки голубой феи"
- "Царевна льдинка". Лидия Чарская "Сказки голубой феи"
- "Два брата" ("Герцог над зверями"). Лидия Чарская "Сказки голубой феи"
- "Волшебный оби". Лидия Чарская "Сказки голубой феи"