Лидия Алексеевна Чарская. "Записки институтки" - Глава XIII. Печальная новость. Подписка

Индекс материала
Лидия Алексеевна Чарская. "Записки институтки"
Глава II. Новые лица, новые впечатления
Глава III. Уроки
Глава IV. В дортуаре
Глава V. Немецкая дама. Гардеробная
Глава VI. Сад. Тайна Нины. Ирочка Трахтенберг
Глава VII. Суббота. В церкви. Письмо
Глава VIII. Прием. Силюльки. Черная монахиня
Глава IX. Вести из дому. Подвиг Нины
Глава X. Первая ссора. Триумвират
Глава XI. Невинно пострадавшая
Глава XII. В лазарете. Примирение
Глава XIII. Печальная новость. Подписка
Глава XIV. 14 ноября
Глава XV. Итог за полгода. Разъезд. Посылка
Глава XVI. Праздники. Лезгинка
Глава XVII. Высочайшие гости
Глава XVIII. Проказы
Глава XIX. Пост. Говельщицы
Глава XX. Больная. Сон. Христос Воскресе!
Глава XXI. Экзамены. Чудо
Глава XXII. Болезнь Нины
Глава XXIII. Прости, родная
Глава XXIV. Выпуск. Сюрприз
Все страницы
ГЛАВА XIII


                        Печальная новость. Подписка.

     - Mesdam'очки,  mesdam'очки,  знаете новость, ужасную новость? Сейчас я
была   внизу   и   видела   Maman,   она   говорила  что-то  нашей  немке  -
строго-строго...  A  Fraulein  плакала...  Я  сама  видела, как она вытирала
слезы! Ей-Богу...
     Все  это  протрещала  Бельская одним духом, ворвавшись ураганом в класс
после  обеда...  В  одну  секунду мы обступили нашего "разбойника" и еще раз
велели передать все ею виденное.
     - Это  Пугач  что-нибудь  наговорил  на  фрейлейн начальнице, наверное,
Пугач,  -  авторитетно  заявила Надя Федорова и сделала злые глаза в сторону
Крошки: "Поди, мол, сплетничай".
     - Да,   да,   она!   Я   слышала,   как   Maman  упрекала  фрейлейн  за
снисходительность  к  нам,  я даже помню ее слова: "Вы распустили класс, они
стали кадетами..." У-у! противная, - подхватила Краснушка.
     - А  вдруг  фрейлейн  уйдет! Тогда Пугач нас доест совсем! Mesdam'очки,
что нам делать? - слышались голоса девочек, заранее встревоженных событием.
     - Нет,  мы  не  пустим нашу дусю, мы на коленях упросим ее всем классом
остаться,   -  кричала  Миля  Корбина,  восторженная,  всегда  фантазирующая
головка.
     - Тише! Кис-Кис идет!
     Мы  разом  стихли. В класс вошла фрейлейн. Действительно, глаза ее были
красны и распухли, а лицо тщетно старалось улыбнуться.
     Она  села  на  кафедру и, взяв книгу, опустила глаза в страницу, желая,
очевидно,  скрыть  от  нас  следы  недавних  слез. Мы тихонько подвинулись к
кафедре и окружили ее.
     Додо,  наша  первая  ученица  и  самая  безукоризненная по поведению из
всего класса, робко произнесла:
     - Fraulein!
     - Was  wollen  sie,  Kinder  (что вам угодно, дети)? - дрожащим голосом
спросила нас наша любимица.
     - Вы  плакали?..  -  как  нельзя  более  нежно и осторожно осведомилась
Додо.
     - Откуда вы взяли, дети?
     - Да-да,   вы   плакали...  Дуся  наша,  кто  вас  обидел?  Скажите!  -
приставали мы...
     Кис-Кис  смутилась. Добрые голубые глаза ее подернулись слезами... Губы
задрожали от бесхитростных слов преданных девочек.
     - Спасибо,  милочки.  Я всегда была уверена в вашем расположении ко мне
и  очень,  очень  горжусь  моими  детками,  -  мягко  заговорила  она,  - но
успокойтесь, меня никто не обижал...
     - А  зачем  же  вы  давеча  плакали  в  коридоре, когда разговаривали с
Maman? Я все видела! - смело вырвалось у Бельской.
     - Ах  ты,  всезнайка!  -  сквозь  слезы улыбнулась фрейлейн. - Ну, если
видела,  придется  сознаться: я как мне ни грустно, а должна буду расстаться
с вами, дети...
     - Расстаться?  -  ахнул весь класс в один голос. - Расстаться навсегда!
За  что?  Разве  мы обидели вас, дуся? За что вы бросаете нас? - раздавались
здесь и там печальные возгласы "седьмушек".
     Потерять  горячо  любимую  фрейлейн  нам казалось чудовищным. Многие из
нас  уже  плакали, прижавшись к плечу подруг, а более сильные духом осаждали
кафедру.
     - Но,  Fraulein, дуся, - говорила Нина, встав за стулом нашей любимицы,
- зачем же вы уйдете? Разве мы огорчили вас?
     Глаза "Булочки" уже начали разгораться.
     - О,  нет!  Вы  были  всегда милые, добрые детки, - ласково потрепав по
щечке  княжну,  произнесла она. - Я вас очень, очень люблю и знаю, что вы не
огорчите  вашу  сердитую  Fraulein,  но  другие находят, что я очень слаба с
вами и что вы поэтому много шалите.
     - Я  знаю,  кто  это  сказал...  У-у!  Это противный Пугач, это Арно! -
пылко воскликнула княжна.
     - Wie  kannst  du so sprechen (как ты позволяешь себе так говорить)?! -
строго  остановила  ее  фрейлейн  и, сильно нахмурясь, добавила: - Вы должны
уважать ваших классных дам.
     - Мы  вас  уважаем и очень любим, Fraulein, дуся! - вырвалось, как один
голос, из груди 36 девочек.
     - Да-да,  знаю... я тронута, спасибо вам, ich danke sehr fur ihre Liebe
(благодарю  вас  за  вашу  любовь),  но вы не меня одну должны любить, у вас
есть еще другая дама - mademoiselle Арно...
     - Мы  ее  ненавидим!  -  звонко  крикнула  Бельская  и юркнула за спины
подруг.
     - Стыдись,   Бельская,   так  отзываться  о  mademoiselle  Арно,  твоей
наставнице.  Она  заботится  о вас не меньше меня. Она строгая - это правда,
но добрая и справедливая, - усовещивала Кис-Кис.
     - А  за что она Запольскую с доски прошлый месяц стерла? - не унимались
девочки.  -  А  почему  Нюшу  в  прием не пустила? Иванову за что в столовой
поставила?..
     - Ну,  Иванова  стоит,  -  серьезно  произнесла  Нина,  недолюбливавшая
Иванову.
     - Ну  довольно,  genug!  Что  делать, что делать, расстаться нам с вами
все-таки придется, - покачала головою добрая фрейлейн.
     - Нет-нет,  мы  вас  не  пустим,  мы  знаем, что на вас наябедничали, и
Maman,  верно,  что-нибудь  вам  неприятное  сказала, а вы и уходите! Да-да,
наверное!
     Бедная немка не рада была, что допустила этот разговор.
     Тихая  и  кроткая,  она  не любила историй и теперь раскаивалась в том,
что посвятила пылких девочек в тайну своего ухода из института.
     А  девочки  волновались,  кричали,  окружили  фрейлейн,  целовали ее по
очереди  и  даже  по  нескольку  сразу,  так  что  чуть не задушили, - одним
словом,  всячески  старались  выразить искреннюю привязанность своих горячих
сердечек.
     Растроганная  и  напуганная  этими  шумными проявлениями любви, Кис-Кис
кое-как уговорила нас успокоиться.
     Весь  остаток  дня мы всеми способами старались развлечь нашу любимицу.
Мы  не  отходили  от нее ни на шаг, рано выучили все уроки и безошибочно, за
некоторым  разве  исключением,  ответили  их дежурной пепиньерке и, наконец,
тесно  обступив кафедру, старались своими незатейливыми детскими разговорами
занять  и  рассмешить  нашу  любимую немочку. Краснушка, самая талантливая в
подражании,  изобразила в лицах, как каждая из нас выходит отвечать уроки, и
добилась того, что фрейлейн смеялась вместе с нами.
     Придя  в  дортуар,  мы  поскорее  улеглись  в постели, чтобы дать отдых
нашей  любимице.  Газ  был спущен раньше обыкновенного, и ничем не нарушимая
тишина воцарилась в дортуаре.
     Утром  держали  совет  всем  классом  и  после долгих споров решили: 1)
изводить  всячески  Пугача,  не  боясь  наказаний;  2)  идти в случае чего к
начальнице  и  просить  не отпускать Fraulein; 3) сделать любимой немочке по
подписке подарок.
     К   исполнению   последнего   решения   было   приступлено  немедленно.
Распорядителем-казначеем  по  покупке подарка выбрали Краснушку, славившуюся
у нас знанием счета.
     В  следующий  же  прием  все посещаемые родными "седьмушки" выпросили у
своих  родных  денег,  кто  рубль,  кто  двадцать  - тридцать копеек, каждая
сколько могла, и отдали эти деньги Краснушке на хранение.
     Краснушка  тщательно  пересмотрела,  пересчитала  серебро  и  уложила в
большой  ящик  от  печенья, на крышке которого она старательно вывела самыми
красивыми буквами: "Касса".
     - А  как же я дам денег? Присланные мне мамой десять рублей находятся у
Fraulein? - искренно взволновалась я.
     - Ты,  Людочка,  не  беспокойся,  - ласково проговорила княжна (она уже
давно  заменила данное мне ею же прозвище ласкательным именем). - У меня еще
много своих денег у Пугача. Завтра спрошу себе и тебе.
     - А если она спросит, зачем?
     - Тогда я прямо скажу, что мы собираем на подарок.
     - Ай да молодец, Нина! Ужели так и скажешь? - восторгались наши.
     - Так  и  скажу,  ведь  я  ненавижу Пугача! Воображаю, как она озлится,
когда узнает, что мы все за нашу немку.
     И  действительно, в французское дежурство Джаваха смело подошла просить
из своих денег, отданных на попечение Арно, три рубля.
     - Зачем так много? - удивилась та.
     - Мы  хотим  делать  по  подписке  подарок  нашей  Fraulein. Дайте мне,
пожалуйста,  mademoiselle,  для  меня и на долю Влассовской, она отдаст, как
только  мы  купим  подарок, а то ведь ее деньги у Fraulein, и она, наверное,
не даст ей, узнав, на что мы берем деньги.
     - Пустые  выдумки!  -  процедила озлобленно m-lle Арно, однако отказать
не  решилась и выдала княжне три рубля. Краснушка торжественно присовокупила
их к сумме, лежащей уже в кассе.
     После  вторичного совещания решили купить на собранные деньги альбом, в
котором  все  должны  написать  что-нибудь  самым лучшим почерком на память.
"Только  из  своей головы, а не выученное", - прибавила Додо Муравьева, враг
зубрежки.  Альбом  было  поручено  купить  матери  Федоровой, которая охотно
исполнила  нашу  просьбу.  В  ближайшее  же воскресенье Надя Федорова не без
труда  притащила  в  класс  тяжелый,  в  папку  увязанный сверток. Краснушка
влезла  на  кафедру  и,  развязав  бумаги,  торжественно  извлекла альбом из
папки. Все мы запрыгали от радости.
     Это   оказалась  прелестная,  крытая  голубым  плюшем  и  с  бронзовыми
застежками  книга,  с золотыми кантами, с разноцветными страницами. В правом
углу  на бронзовой же доске было четко награвировано: "Незабвенной и дорогой
нашей  заступнице и наставнице Fraulein Гертруде Генинг от горячо ее любящих
девочек".  В  середине  был  вензель  Кис-Кис.  Каждая  из  нас  должна была
оставить  след на красивых листах альбома, и каждая по очереди брала перо и,
подумав  немного,  нахмурясь  и поджав губы или вытянув их забавно трубочкой
вперед,  писала,  тщательно  выводя  буквы. Краснушка, следившая из-за плеча
писавшей,    только   отрывисто   изрекала   краткие   замечания:   "Приложи
клякс-папир...  тише...  не замажь... Не спутай: е, а не е... ах какая!.. Ну
вот,   кляксу   посадила!"  -  пришла  она  в  неистовство,  когда  Бельская
действительно сделала кляксу.
     - Слижи языком, сейчас слижи, - накинулась она на нее.
     И Бельская не долго думая слизала.
     Лишь  только  надписи  были  готовы, Краснушка на весь класс прочла их.
Тут  большею  частью все надписи носили один характер: "Мы вас любим, любите
нас  и  будьте  с  нами до выпуска", - и при этом прибавление самых нежных и
ласковых  наименований,  на какие только способны замкнутые в четырех стенах
наивные, впечатлительные девочки.
     Не обошлось, конечно, без стихов.
     Петровская, к величайшему удивлению всех, написала в альбом:

                Бьется ли сердце, ноет ли грудь,
                Скушай конфетку и нас не забудь.

     - Ну уж и стихи! - воскликнула Федорова, заливаясь смехом.
     - А ты, Нина, тоже напишешь стихи в альбом? - спросила Бельская.
     - Нет, - коротко ответила княжна.
     Я невольно обратила внимание на надпись Нины.
     "Дорогая   Fraulein,   -   гласили   каракульки  моего  друга,  -  если
когда-нибудь  вы  будете  на  моем  родимом Кавказе, не забудьте, что в доме
князя  Джавахи  вы будете желанной гостьей и что маленькая Нина, доставившая
вам столько хлопот, будет рада вам как самому близкому человеку".
     - Как  ты  хорошо  написала,  Ниночка!  -  с  восторгом воскликнула я и
недолго думая, взяв перо, подмахнула под словами княжны:

     "Да, да, и в хуторе под Полтавой тоже.
                                                          Люда Влассовская".

     Когда  все уже написали свое "на память", решено было торжественно всем
классом нести альбом в комнату Кис-Кис.
     - Мы  попросим  ее  остаться,  а  если  она  не  согласится  - пойдем к
начальнице  и  скажем ей, какая чудная, какая милая наша Fraulein, - пылко и
возбужденно говорила Федорова.
     - Да-да,  идем,  идем, - подхватили мы и толпою бросились через коридор
на лестницу, пользуясь минутным отсутствием Арно.
     - Куда? Куда? - спрашивали нас с любопытством старшие.
     - "Седьмушки"  бунтуют!  -  кричали нам вдогонку наши соседки - шестые,
ужасно важничавшие перед нами своим старшинством.
     Никому  ничего  не  отвечая,  мы миновали лестницу, церковную паперть и
остановились перевести дыхание у комнаты Fraulein.
     - Ты,  ты  говори,  -  выбрали мы Нину, пользовавшуюся у нас репутацией
очень умной и красноречивой.
     - Kann  man  herein  (можно  войти)?  -  произнесла  княжна, постучав в
дверь.
     Голос ее дрожал от важности возложенного на нее поручения.
     - Herein (войдите)! - раздалось за дверью.
     Мы  вошли.  Fraulein  Генинг,  донельзя  удивленная  нашим  появлением,
встала  из-за  стола,  у  которого  сидела  за  письмом. На ней была простая
утренняя блуза, а на лбу волосы завиты в папильотки.
     - Was wunscht Ihr, Kinder (что вы желаете, дети)?
     - Fraulein,  дуся,  -  начала  Нина,  робея,  и  выступила вперед, - мы
знаем,   что   вас   обидели   и   вы   хотите  уйти  и  оставить  нас.  Но,
Frauleinehen-дуся,  мы пришли вам сказать, что "всем классом" пойдем к Maman
просить  ее  не  отпускать  вас и даем слово "всем классом" не шалить в ваше
дежурство.  А  это, Fraulein, - прибавила она, подавая альбом, - на память о
нас... Мы вас так любим!..
     Голос  княжны  оборвался,  и мы увидели то, чего никогда еще не видали:
Нина плакала.
     Тут  произошло  что-то  необычайное. Весь класс всхлипнул и разревелся,
как один человек.
     - Останьтесь!.. любим!.. просим!.. - лепетали, всхлипывая, девочки.
     Fraulein,  испуганная, смущенная и растроганная, с альбомом в руках, не
стесняясь нас, плакала навзрыд.
     - Девочки  вы мои... добренькие... дорогие... Liebchen... Herzchen... -
шептала  она,  целуя  и  прижимая  нас  к  своей любящей груди. - Ну как вас
оставить...  милые! А вот зачем деньги тратите на подарки?.. Это напрасно...
Не возьму подарка, - вдруг рассердилась она.
     Мы  обступили ее со всех сторон, стали целовать, просить, даже плакать,
с  жаром  объясняя  ей, как это дешево стоило, что Нина, самая богатая, и та
дала  за  себя  и  за  Влассовскую  только  три  рубля, а остальные - совсем
понемножку...
     - Нет, нет, не возьму, - повторяла Кис-Кис.
     С  трудом,  после  долгой  просьбы,  удалось нам уговорить растроганную
Кис-Кис принять наш скромный подарок.
     Она  перецеловала всех нас и, обещав остаться, отослала скорее в класс,
"чтобы не волновать mademoiselle Арно", прибавила она мягко.
     - И  чтобы  это было в последний раз, - заметила еще Кис-Кис, - никаких
больше подарков я не приму.
     Этот  день  был  одним  из  лучших в нашей институтской жизни. Мы могли
наглядно  доказать  нашу  горячую привязанность обожаемой наставнице, и наши
детские сердца были полны шумного ликования.
     Уже  позднее,  через  три-четыре года, узнали мы, какую жертву принесла
нам  Fraulein  Генинг.  Ее  действительно  не любили другие наставницы за ее
слишком  мягкое,  сердечное  отношение  к  институткам  и  не раз жаловались
начальнице  на некоторые ее упущения из правил строгой дисциплины, и она уже
решила  оставить  службу  в  институте.  Брат  ее достал ей прекрасное место
компаньонки  в  богатый  аристократический дом, где она получала бы вчетверо
больше  скромного  институтского  жалованья и где занятий у нее было бы куда
меньше...  Уход ее был решен ею бесповоротно. Но вот появилось ее "маленькое
стадо"  (так  она  в  шутку  называла  нас),  плачущее,  молящее остаться, с
доказательствами  такой неподкупной детской привязанности, которую не купишь
ни  за  какие деньги, что сердце доброй учительницы дрогнуло, и она осталась
с нами "доводить до выпуска своих добреньких девочек".

 


Реклама

Добавить комментарий


Лидия Чарская "Сказки голубой феи"