Страница 2 из 22
 |
Лидия Алексеевна Чарская. "Княжна Джаваха" - Глава II Бабушка. Отец. Последний отпрыск славного рода
Глава II
Бабушка. Отец. Последний отпрыск славного рода
Деды не стало... На горийском кладбище прибавилась еще одна могила...
Под кипарисовым крестом, у корней громадной чинары, спала моя деда! В доме
наступила тишина, зловещая и жуткая. Отец заперся в своей комнате и не
выходил оттуда. Дед ускакал в горы... Я бродила по тенистым аллеям нашего
сада, вдыхала аромат пурпуровых бархатистых розанов и думала о моей матери,
улетевшей в небо... Михако пробовал меня развлечь... Он принес откуда-то
орленка со сломанным крылом и поминутно обращал на него мое внимание:
- Княжна, матушка, глянь-ка, пищит!
Орленок, действительно, пищал, изнывая в неволе, и своим писком еще
более растравлял мое сердце. "Вот и у него нет матери - думалось мне, - и
он, как я!"
И мне становилось нестерпимо грустно.
- Михако, голубчик, отнеси орленка в горы, может быть, он найдет свою
деду, - упрашивала я старого казака, в то время как сердце мое разрывалось
от тоски и жалости.
Наконец, отец вышел из своей комнаты. Он был бледен и худ, так худ,
что военный длиннополый бешмет висел на нем, как на вешалке.
Увидя меня с печальным лицом бродившей по чинаровой аллее, он подозвал
меня к себе, прижал к груди и шепнул тихо, тихо:
- Нина, чеми патара сакварело*!
______________
* Моя возлюбленная малютка.
Голос у него был полон слез, как у покойной деды, когда она пела свои
печальные горные песни.
- Сакварело, - прошептал еще раз отец и покрыл мое лицо поцелуями. В
тяжелые минуты он всегда говорил по-грузински, хотя всю свою жизнь
находился между русскими.
- Папа, милый, бесценный папа! - ответила я ему и в первый раз со дня
кончины мамы тяжело и горько разрыдалась.
Отец поднял меня на руки и, прижимая к сердцу, говорил мне такие
ласковые, такие нежные слова, которыми умеет только дарить чудесный,
природой избалованный Восток!
А кругом нас шелестели чинары и соловей начинал свою песню в
каштановой роще за горийским кладбищем.
Я ласкалась к отцу, и сердце мое уже не разрывалось тоскою по покойной
маме, - оно было полно тихой грусти... Я плакала, но уже не острыми и
больными слезами, а какими-то тоскливыми и сладкими, облегчающими мою
наболевшую детскую душу...
Потом отец кликнул Михако и велел седлать своего Шалого. Я боялась
поверить своему счастью: моя заветная мечта побывать с отцом в горах
осуществлялась.
Это была чудная ночь!
Мы ехали с ним, тесно прижавшись друг к другу, в одном седле на спине
самой быстрой и нервной лошади в Гори, понимающей своего господина по
одному слабому движению повода...
Вдали высокими синими силуэтами виднелись мохнатые горы, внизу бежала
засыпающая Кура... Из дальних ущелий поднималась седая дымка тумана и точно
вся природа курила нежный фимиам подкрадывавшейся ночи.
- Отец! как хорошо все это! - воскликнула я, заглядывая ему в глаза.
- Хорошо, - тихим, точно чужим голосом ответил он.
И, вглядевшись пристальнее в его черные, ярко горящие зрачки, я
заметила в них две крупные слезы. Должно быть, он вспомнил деду.
- Папа, - тихо произнесла я, как бы боясь нарушить чарующее
впечатление ночи, - мы часто будем так ездить с тобою?
- Часто, голубка, часто, моя крошка, - поторопился он ответить и
отвернулся от меня, чтобы смахнуть непрошеные слезы.
В первый раз со дня кончины мамы я почувствовала себя снова
счастливой. Мы ехали по тропинке, между рядами невысоких гор, в тихой
долине Куры... А по берегам реки вырастали по временам в сгущающихся
сумерках развалины замков и башен, носивших на себе печать давних и грозных
времен.
Но ничего страшного не было теперь в этих полуразрушенных бойницах,
откуда давно-давно высовывались медные тела огнедышащих орудий. Глядя на
них, я слушала рассказ отца о печальных временах, когда Грузия стонала под
игом турок и персов... Что-то билось и клокотало в моей груди... Мне
хотелось подвигов - таких подвигов, от которых ахнули бы самые смелые
джигиты* Закавказья...
______________
* Джигиты - рыцари-горцы.
Мы только к рассвету вернулись домой... Восходящее солнце заливало
бледным пурпуром отдаленные высоты, и они купались в этом розовом море
самых нежнейших оттенков. С соседней крыши минарета* мулла кричал свою
утреннюю молитву... Полусонную снял меня с седла Михако и отнес к Барбале -
старой грузинке, жившей в доме отца уже много лет.
______________
* Башенка на мусульманской мечети.
Этой ночи я никогда не забуду... После нее я еще горячее привязалась к
моему отцу, которого до сих пор немного чуждалась...
Теперь я ежедневно стерегла его возвращение из станицы, где стоял его
полк. Он слезал с Шалого и сажал меня в седло... Сначала шагом, потом все
быстрее и быстрее шла подо мною лошадь, изредка потряхивая гривой и
поворачивая голову назад, как бы спрашивая шедшего за нами отца, как ей
вести себя с крошечной всадницей, вцепившейся ей в гриву.
Но какова была моя радость, когда однажды я получила Шалого в мое
постоянное владение! Я едва верила моему счастью... Я целовала умную морду
лошади, смотрела в ее карие выразительные глаза, называла самыми ласковыми
именами, на которые так щедра моя поэтичная родина...
И Шалый, казалось, понимал меня... Он скалил зубы, как бы улыбаясь, и
тихо, ласково ржал.
С получением от отца этого неоценимого подарка для меня началась новая
жизнь, полная своеобразной прелести.
Каждое утро я совершала небольшие прогулки в окрестностях Гори, то
горными тропинками, то низменным берегом Куры... Часто я проезжала
городским базаром, гордо восседая на коне, в моем алом атласном бешмете, в
белой папахе, лихо заломленной на затылок, похожая скорее на маленького
джигита, нежели на княжну славного аристократического рода.
И торгаши-армяне, и хорошенькие грузинки, и маленькие татарчата - все
смотрели на меня, разиня рот, удивляясь моему бесстрашию.
Многие из них знали моего отца.
- Здравствуй, княжна Нина Джаваха, - кивали мне они головами и
хвалили, к моему огромному удовольствию, и коня, и всадницу.
Но горные тропинки и зеленые долины манили меня куда больше пыльных
городских улиц.
Там я была сама себе госпожа. Выпустив поводья и вцепившись в черную
гриву моего вороного, я изредка покрикивала: "Айда, Шалый, айда*!" - и он
несся, как вихрь, не обращая внимания на препятствия, встречающиеся на
дороге. Он скакал тем бешеным галопом, от которого захватывает дух и сердце
бьется в груди, как подстреленная птичка.
______________
* Айда - вперед на языке горцев.
В такие минуты я воображала себя могущественной представительницей
амазонок и мне казалось, что за мною гонятся целые полчища неприятелей.
- Айда! айда! - понукала я моего лихого коня, и он ускорял шаг, пугая
мирно бродивших по улицам предместий поросят и барашков.
- Дели-акыз*! - кричали маленькие татарчата, разбегаясь в стороны, как
стадо козлят, при моем приближении к их аулу.
______________
* Сумасшедшая девчонка по-татарски.
- Шайтан* девчонка! - твердили старухи, сердито грозя мне высохшими
пальцами и недружелюбно поглядывая на меня из-под седых бровей.
______________
* Шайтан - дьявол по-татарски.
И любо мне было дразнить старух, пугать ребят и нестись вперед и
вперед по бесконечной долине между полями, усеянными спелой кукурузой,
навстречу теплому горному ветерку и синему небу, манящему к себе своей
неизъяснимой прелестью.
Как-то раз, возвращаясь с одной из таких прогулок с тяжелой
виноградной лозой в руках, срезанной мною на ходу во время скачки при
помощи маленького детского кинжала, подаренного мне отцом, я была поражена
необычайным зрелищем.
На нашем дворе стояла коляска, запряженная парою чудесных белых
лошадей, а сзади нее крытая арба* с сундуками, узлами и чемоданами. У арбы
прохаживался старый седой горец с огромными усами и помогал какой-то
женщине, тоже старой и сморщенной, снимать узлы и втаскивать их на крыльцо
нашего дома.
______________
* Местный грузинский экипаж (телега).
- Михако, - звонко крикнула я, - что это за люди?
Седой горец и сморщенная старушка посмотрели на меня с чуть заметным
насмешливым удивлением.
Потом женщина подошла ко мне и, прикрываясь слегка чадрой* от солнца,
сказала по-грузински:
______________
* Покрывало, женский убор на Востоке.
- Будь здорова в твоем доме, маленькая княжна.
- Спасибо. Будь гостьей, - ответила я по грузинскому обычаю и
перенесла удивленный взгляд на седого горца, лошадей и коляску.
Заметя мое изумление, незнакомая женщина сказала:
- Эти лошади и это имущество - все принадлежит вашей бабушке, княгине
Елене Борисовне Джаваха-оглы-Джамата, а мы ее слуги.
- А где же она, бабушка? - вырвалось у меня скорее удивленно, нежели
радостно.
- Княгиня там, - и женщина указала по направлению дома.
Соскочить с Шалого, бросить поводья подоспевшему Михако и ураганом
ворваться в комнату, где сидел мой отец в обществе высокой и величественной
старухи с седою, точно серебряною головою и орлиным взором, было делом
одной минуты.
При моем появлении высокая женщина встала с тахты и смерила меня всю
долгим и проницательным взглядом. Потом она обратилась к моему отцу с
вопросом:
- Это и есть моя внучка, княжна Нина Джаваха?
- Да, мамаша, это моя Нина, - поспешил ответить отец, награждая меня
тем взглядом восхищения и ласки, которым я так дорожила.
Но, очевидно, старая княгиня не разделяла его чувства.
В моем алом, нарядном, но не совсем чистом бешмете в голубых, тоже не
особенно свежих шальварах*, с белой папахой, сбившейся набок, с пылающим,
загорелым лицом задорно-смелыми глазами, с черными кудрями, в беспорядке
разбросанными вдоль спины, я действительно мало по ходила на
благовоспитанную барышню, какою меня представляла, должно быть, бабушка.
______________
* Шаровары.
- Да она совсем дикая джигитка у тебя, Георгий! - чуть-чуть
улыбнувшись в сторону моего отца, проговорила она.
Но я видела по лицу последнего, что он не согласен с бабушкой... Чуть
заметная добрая усмешка шевельнула его губы под черными усами - усмешка,
которую я у него обожала, и он совсем серьезно спросил:
- А разве это дурно?
- Да, да, надо заняться ее воспитанием, - как-то печально и
укоризненно произнесла бабушка, - а то это какой-то мальчишка-горец!
Я вздрогнула от удовольствия. Лучшей похвалы старая княгиня не могла
мне сделать. Я считала горцев чем-то особенным. Их храбрость, их
выносливость и бесстрашие приводили меня в неистовый восторг, я им
стремилась подражать, и втайне досадовала, когда мне это не удавалось.
Между мною и княгиней-бабушкой словно рухнула стена, воздвигнутая ее
не совсем любезной встречей; за одно это сравнение я готова была уже
полюбить ее и, не отдавая себе отчета в моем поступке, я испустила мой
любимый крик "айда" и, прежде чем она успела опомниться, повисла у нее на
шее. Вероятно, я совершила что-то очень неблагопристойное по отношению
матери моего отца, потому что вслед за моим диким "айда" раздался
пронзительный и визгливый голос бабушки:
- Вай-вай!* что это за ребенок, да уйми же ты ее, Георгий!
______________
* Чисто грузинский возглас горя, испуга.
Отец, смущенный немного, но едва сдерживающий улыбку, оторвал меня от
шеи старухи и стал выговаривать мне за мою необузданную радость.
Его глаза, однако, смеялись, и я видела, что мой милый красавец-отец
вместо выговора хочет крикнуть мне:
"Нина джаным, молодчина - горец. Джигит!" Этим возгласом он всегда
поощрял все мои лихие выходки.
Между тем бабушка торопливо приводила в порядок свои седые букли и
говорила сердитым голосом:
- Нет, нет, так нельзя, Георгий, ты растишь маленького бесенка... Что
из нее выйдет, ведает Бог! Такое воспитание немыслимо. Она ведь княжна
старинного знатного рода!.. Наши предки ведут свое начало от самого Богдана
IV! Мы царской крови, Георгий, и ты не должен забывать этого. Твой отец был
обласкан Государем, я имела честь представляться Императрице, ты получил
свое воспитание между лучшими русскими и грузинскими юношами и только в
силу своего упрямства ты зарылся здесь, в глуши и не едешь в северную
столицу. Мария Джаваха скончалась, - помяни Господь ее душу, - ее
происхождение простой джигитки могло повредить тебе и помешать быть на
виду, но теперь, когда она мирно спит под крестом, странно и дико не
пользоваться дарами, данными тебе богом. Я приехала, сын мой, напомнить
тебе об этом.
Я взглянула на говорившую. У нее было сердитое и важное лицо. Потом я
встретила взгляд моего отца. Он стал мрачным и суровым, каким я не раз
видела его во время гнева. Напоминание о моей покойной деде со стороны ее
врага (бабушка не хотела видеть моей матери и никогда не бывала у нас при
ее жизни) не растрогало, а скорее рассердило его.
- Матушка, - проговорил он, и глаза его загорелись гневом, - если вы
приехали для того, чтобы враждебно говорить о моей бедной Марии, - лучше
было бы нам не встречаться!
И он сильно задергал концы своих черных усов, что он делал лишь в
минуту большого волнения.
- Успокойся, Георгий, - взволновалась старуха, - я ничем не обижу
памяти покойной Марии, но я не могу не сказать, что она не могла быть
воспитательницей твоей Нины... Дочь аула, дитя гор, разве она сумела бы
сделать из Нины благовоспитанную барышню?
Отец молчал. Замолкла и бабушка, довольная впечатлением, произведенным
ее последними словами.
В эту минуту взгляд мой нечаянно упал через раскрытую дверь в соседнюю
комнату. Там на тахте лежал мальчик одних лет со мною, но ростом гораздо
меньше меня и, кроме того, бледнее и воздушнее.
Он протянул худенькие, немного кривые ноги, с которых старая грузинка,
виденная мною на дворе, снимала изящные высокие сапожки... Его хрупкое,
некрасивое личико утонуло в массе белокурых волос, падавших на белоснежный
кружевной воротничок, надетый поверх коричневой бархатной курточки. Старая
грузинка, вместо снятых дорожных сапожек, надевала на его слабые, в черных
шелковых чулках, ноги лакированные туфли с пряжками, каких я еще не
видывала у нас в Гори.
Он вошел в зал, где мы находились, и остановился у двери, точно
сошедший со старинной картины, какие я видела в большом альбоме отца,
маленький паж средневековой легенды.
Я успела рассмотреть, что у него, несмотря на пышные белокурые локоны,
живой рамой обрамляющие хрупкий продолговатый овал лица, некрасивый,
длинный, крючковатый нос и маленькие, узкие, как у полевого мышонка, черные
глазки.
- Кто это? - бесцеремонно указывая на крошечного незнакомца пальцем,
спросила я.
- Это твой двоюродный брат, князь Юлико Джаваха-оглы-Джамата,
последний отпрыск славного рода, - не без некоторой гордости проговорила
бабушка. - Познакомьтесь, дети, и будьте друзьями. Вы оба сироты, хотя ты,
Нина, счастливее княжича... У него нет ни отца, ни матери... между тем как
твой отец так добр к тебе и так тебя балует.
Последние слова бабушки звучали некоторым ехидством.
- Здравствуй! - просто подошла я приветствовать моего двоюродного
брата.
Он смерил меня любопытно-величавым взглядом и нерешительно протянул
мне свою бледную, сквозящую тонкими голубыми жилками прозрачную руку, всю
утопающую в кружеве его великолепных манжет. Я не знала, что мне с нею
делать. Очевидно, мой рваный бешмет и запачканные лошадиным потом и пылью
шальвары производили на него неприятное впечатление.
Наконец я догадалась пожать его худенькие, сухие пальцы.
Тогда он спросил:
- Вы девочка? - и скользнул недоумевающим взглядом по моим шальварам и
папахе, лихо сдвинутой на затылок.
Я громко расхохоталась...
- Бабушка говорила мне, - продолжал так же невозмутимо маленький
гость, - что я найду здесь кузину-княжну, но ничего не упоминала о
маленьком брате.
Я захохотала еще громче; его наивность приводила меня в восторг, и к
тому же я радовалась его бессознательной похвале; ведь он принял меня за
мальчика!
Бабушка и отец тоже рассмеялись.
- Пойдемте в сад! - успокоившись, предложила я маленькому князю и, не
дожидаясь его согласия, взяла его за руку.
Он беспрекословно повиновался и, не вынимая своих аристократических
пальчиков из моей черной от загара, не по годам сильной руки, последовал за
мною.
Я долго водила его по тенистым аллеям, показывая выведенные мною розы,
повела в оранжерею за домом и угощала персиками... Он рассматривал все
равнодушно-спокойными глазами, но от фруктов отказался, говоря, что у него
больной желудок.
Я, никогда ничем не болевшая и наедавшаяся персиками и дынями до
отвала, с жалостным презрением посмотрела на него.
Мальчик с больным желудком! Что может быть печальнее?
Но мое презрение еще больше увеличилось, когда Юлико задрожал всеми
членами при виде ковылявшего по аллее навстречу нам орленка.
- Господи! откуда это страшилище? - почти со слезами вскрикнул он и
спрятался за мою спину.
- Да он не кусается, - поторопилась я его успокоить, - это Казбек,
ручной орленок, выпавший из гнезда и принесенный мне папиным денщиком. Ты
не бойся. Можешь его погладить. Он не клюнет.
Но Юлико, очевидно, боялся и дрожал, как в лихорадке.
Тогда я подхватила Казбека на руки и прижала к своей щеке его
маленькую голову, вооруженную громадным клювом.
- Ну, вот видишь, он не тронул меня, и ты можешь его приласкать, -
урезонивала я моего двоюродного брата.
- Ах, оставьте вы эту скверную птицу! - вдруг пискливо крикнул он и
весь сморщился, готовый расплакаться.
- Скверную? - вспыхнула я, - скверную? Да как ты смеешь оскорблять так
моего Казбека!.. Да сам ты... если хочешь знать... скверный цыпленок...
Я вся раскраснелась от негодования и не находила слов, чем бы больнее
уколоть глупого трусишку.
Но он, казалось, мало обратил внимания на нелестное название, данное
ему его дикой кузиной. Он только поежился немного и весь, точно
нахохлившись, как настоящий цыпленок, выступал подле меня своими худыми,
кривыми и длинными ножками.
Мы поднялись на гору, возвышающуюся за нашим садом, на которой
живописно раскинулись полуразрушенные остатки древней горийской крепости.
С другой стороны, уступом ниже, лежало кладбище, на самом краю
которого виднелся столетний кипарис, охраняющий развесистыми ветвями могилу
мамы. Заросший розовым кустом могильный холмик виднелся издалека...
- Там лежит моя деда! - тихо произнесла я и протянула руку по
направлению кладбища.
- Ваша мама была простая горянка; ее взяли прямо из аула... -
послышался надменный голосок моего кузена.
- Ну, что ж из этого? - вызывающе крикнула я.
- Ничего. А вот моя мама принадлежала к богатому графскому роду,
который всегда был близок к престолу Белого царя, - с торжественной
важностью пояснил Юлико.
- Ну, и что ж из этого? - еще более вызывающе повторила я.
- А то, что это большое счастье иметь такую маму, которая меня могла
выучить хорошим манерам, - продолжал Юлико, - а то я бы бегал по горам
таким же грязным маленьким чеченцем* и имел бы такие же черные, осетинские
руки, как и у моей кузины.
______________
* Горец.
Его крохотные глазки совсем сузились от насмешливой улыбки, между тем
как руки, с тщательно отполированными розовыми ногтями, небрежно указывали
на мою запачканную одежду.
Это было уже слишком! Чаша переполнилась. Я вспыхнула и, подойдя в
упор к Юлико, прокричала ему в ухо, вся дрожа от злости и негодования:
- Хотя твоя мать была графиня, а моя деда - простая джигитка из аула
Бестуди, но ты не сделался от этого умнее меня, дрянная, безжизненная
кукла!..
И потом, едва владея собой, я схватила его за руку и, с силой тряся
эту хрупкую, слабенькую руку, продолжала кричать так, что слышно было, я
думаю, в целом Гори:
- И если ты еще раз осмелишься так говорить о моей деде, я тебя сброшу
в Куру с этого уступа... или... или дам заклевать моему Казбеку! Слышишь,
ты?!
Вероятно, я была страшна в эту минуту, потому что Юлико заревел, как
дикий тур горного Дагестана.
В этот день, ознаменованный приехавшей к нам незнакомой мне до сих пор
бабушкой, я, по ее настоянию, была в первый раз в жизни оставлена без
сладкого. В тот же вечер ревела и я не менее моего двоюродного братца,
насплетничавшего на меня бабушке, - ревела не от горя, досады и обиды, а от
тайного предчувствия лишения свободы, которою я так чудесно умела до сих
пор пользоваться.
- Барбалэ, о Барбалэ, зачем они приехали? - рыдала я, зарывая голову в
грязный передник всегда мне сочувствующей старой служанки.
- Успокойся, княжна-козочка, успокойся, джаным-светик, ни одна роза не
расцветет без воли Господа, - успокаивала меня добрая грузинка, гладя мои
черные косы и утирая мои слезы грубыми, заскорузлыми от работы руками.
- Лучше бы они не приезжали - ни бабушка, ни этот трусишка! -
продолжала я жаловаться.
- Тише, тише, - пугливо озиралась она, - услышит батоно-князь, плохо
будет: прогонят старую Барбалэ. Тише, ненаглядная джаным! Пойдем-ка лучше
слушать соловьев!
Но соловьев я слушать не хотела, а не желая подводить своими слезами
Барбалэ - мою утешительницу, я пошла в конюшню, где тихим, ласковым ржанием
встретил меня мой верный Шалый.
- Милый Шалый... светик мой... звезда очей моих, - перешла я на мой
родной язык, богатый причитаниями, - зачем они приехали? Кончатся теперь
наши красные дни... Не позволят нам с тобой скакать, Шалый, и пугать
татарчат и армянок. Закатилось наше солнышко красное!
И я припадала головой к шее моего вороного и, цепляясь за его гриву,
целовала его и плакала навзрыд, как только умеет плакать одиннадцатилетняя
полудикая девочка.
И Шалый, казалось, понимал горе своей госпожи. Он махал хвостом, тряс
гривой и смотрел на меня добрыми, прекрасными глазами...
Реклама |
Лидия Чарская "Сказки голубой феи"
- "Дочь лесного царя". Лидия Чарская "Сказки голубой феи"
- "Сказка про Ивана, искавшего счастье". Лидия Чарская "Сказки голубой феи"
- "Сказка о Красоте". Лидия Чарская "Сказки голубой феи"
- "Фея в медвежей берлоге". Лидия Чарская "Сказки голубой феи"
- "Подарок Ангела" ("Подарок Феи"). Лидия Чарская "Сказки голубой феи"
- "Меч королевы". Лидия Чарская "Сказки голубой феи"
- "Король с раскрашенной картинки". Лидия Чарская "Сказки голубой феи"
- "Чародей голод". Лидия Чарская "Сказки голубой феи"
- "Дочь Сказки". Лидия Чарская "Сказки голубой феи"
- "Мельник Нарцисс". Лидия Чарская "Сказки голубой феи"
- "Живая перчатка". Лидия Чарская "Сказки голубой феи"
- "Веселое царство". Лидия Чарская "Сказки голубой феи"
- "Чудесная звездочка". Лидия Чарская "Сказки голубой феи"
- "Три слезинки королевны". Лидия Чарская "Сказки голубой феи"
- "Дуль-Дуль король без сердца". Лидия Чарская "Сказки голубой феи"
- "Галина правда". Лидия Чарская "Сказки голубой феи"
- "Царевна льдинка". Лидия Чарская "Сказки голубой феи"
- "Два брата" ("Герцог над зверями"). Лидия Чарская "Сказки голубой феи"
- "Волшебный оби". Лидия Чарская "Сказки голубой феи"