2. Дом
Жара у Сашки не оказалось.
Когда дети вышли в столовую, ходики-часы на стене показывали ещё только девять часов. Но тётя Киля сказала:
– Стыдно вставать так поздно. Мы с дядей Мишей давно уже на ногах. В деревне надо подниматься с солнышком.
Сашка очень удивился, что в столовой была и кухня. Большая белая русская печь занимала целый угол. В её чёрном нутре, как в пещере, пылали дрова, дым гибким языком вырывался оттуда наружу, но в комнату не выходил: лизнув кирпичи чела, исчезал куда-то вверх.
Тётя Киля засучила рукава, взяла у стенки рогатый ухват и перетащила им из печи на стол обожжённый, закопчённый глиняный горшок с кашей.
Сашка всё время только глазами хлопал. Всё тут было по-незнакомому: молоко густое-густое и не стаканами, а в крынках, и его можно было пить сколько хочешь, ложки были деревянные, раскрашенные и такие широкие, что в рот не лезли. Каша пахла дымом, но от этого была только ещё вкуснее.
На тётю Килю Саша поглядывал с опаской: вдруг она опять ястребом кинется на него? Но она всё только угощала и приговаривала добрым голосом:
– Кушайте, ребятушки, кушайте желанные.
Когда дети поели, они побежали смотреть другие комнаты. Хоть дом и казался снаружи длинным, комнат в нём было мало. Всего четыре: детская, столовая вместе с кухней, спальня, да кабинет дяди Миши.
Самое интересное было в кабинете. Там на стене висели ружья – целых три: двустволка, одностволка и маленькое, тоже одноствольное. Дядя Миша сказал, что это у него дробовик на птиц, винтовка на зверей и монтекристо – мелких птичек стрелять.
Вместе с ружьями висела большая кожаная сумка с сеткой – ягдташ.
Кресло у письменного стола было из широкого лосиного рога, по углам комнаты стояли пни.
На длинной – через всю стену – полке лежали разные птичьи и осиные гнёзда, стояли чучела разных птиц и зверьков.
Всюду на стенах были прибиты всякие корявые сучья и сучочки. С первого взгляда кажется, что это простые сучья, а посмотришь подольше, оказывается, каждый из них на что-нибудь очень смахивает: один на копыто, другой на птичью ногу, третий на летящую птицу, а четвёртый просто на рогатого человечка.
– Почему это такие сучки? – спросил Сашка. – Это у тебя тоже жихарки?
– Нет, паря, – сказал дядя Миша. – Какие жихарки! Простые сучья. Другие из глины всякие фигурки лепят, а я не умею. А в сучочках мне часто разные фигурки видятся.
– Дивья всякого собрано у Михаилы Михайлыча, – сказала тётя Киля. – Он всё из лесу тащит, всё тащит. Где чего с ним в лесу приключится, он с того места, уж так и знай, пенёк то ли хворостину какую принесёт. А мне вот сметай со всего с этого пыль.
– Можно я буду убирать у дяди Миши в кабинете? – попросила Маша.
– Что же, убирай, коли самой охота.
А Сашка сказал:
– А я буду собирать всякие корявики, как дядя Миша.
– Дрробь и порох! – загремел дядя Миша. – Замечательно придумал! Отец твой говорил: сто радостей тут узнаете. Вот радости и собирай на память. Приедешь в город, всё по таким памяткам вспомнишь. Родителям и расскажешь.
– И я буду, – сказала Маша.
– И ты, Машенька, конечно, и ты.
Дядя Миша хлопнул себя вдруг по лбу:
– Да ведь вот что: я вам этот ягдташ подарю. В него и складывайте оба свои радости. Полную сумку собирайте. – И он снял с гвоздя кожаный ягдташ с сеткой. – Нате! Всё равно я его не ношу.
Сашка и Маша бросились целовать дядю Мишу, потом потащили ягдташ в свою комнату и повесили на гвоздь.
Когда они вернулись в кабинет, дядя Миша снимал с полки чучело белой куропатки. Он выломал у неё из крыла одно большое белоснежное перо.
– Помните, как лесом мчались на Альке? Как белых куропаток из-под снега подняли? Хорошо ведь было?
– Ах, как волшебно! – вскрикнула Маша. – Искорки, искорки – зелёные, красные, золотые!
– Вот, – сказал дядя Миша. – Теперь год пройдёт, десять лет пройдёт, а как на это перышко взглянете, так сразу и вспомните: снег, лес, Алька в упряжке, я на облучке. Так ведь?
– Так, так! – закричали Сашка и Маша.
– Ну и положите себе в сумку. А потом – живо одеваться! Покажу вам Зелёный Дол на ладошке.
Через пять минут дети, закутанные тётей Килей, как кульки, вышли с дядей Мишей на двор.