Герой нашего времени. "Часть 2. Фаталист"

  • М.Ю.Лермонтов - Герой нашего времени
  • "Часть 2. Фаталист"
  • Исполнитель: Вадим Цимбалов
  • Тип: mp3, текст
  • Продолжительность: 00:22:33
  • Скачать и слушать online
  • Click to download in MP3 format (20.65MB)

    Читать: М.Ю.Лермонтов - Герой нашего времени. "Часть 2. Фаталист": 

     III


    ФАТАЛИСТ

     

         Мне как-то раз случилось прожить две недели в казачьей станице на левом

    фланге; тут же стоял  батальон  пехоты;  офицеры  собирались  друг  у  друга

    поочередно, по вечерам играли в карты.

         Однажды, наскучив бостоном и бросив карты под  стол,  мы  засиделись  у

    майора С*** очень долго;  разговор,  против  обыкновения,  был  занимателен.

    Рассуждали о том, что мусульманское поверье, будто судьба человека  написана

    на небесах, находит и между нами, христианами,  многих  поклонников;  каждый

    рассказывал разные необыкновенные случаи pro или contra.

         - Все это, господа, ничего не доказывает, - сказал старый майор, - ведь

    никто из вас не был свидетелем тех странных случаев, которыми  подтверждаете

    свои мнения?

         - Конечно, никто, сказали многие, - но мы слышали от верных людей...

         - Все это вздор! - сказал кто-то,  -  где  эти  верные  люди,  видевшие

    список,  на  котором  назначен  час  нашей  смерти?..  И  если  точно   есть

    предопределение, то зачем нам дана воля, рассудок? почему мы  должны  давать

    отчет в наших поступках?

         В это время один офицер, сидевший в углу  комнаты,  встал,  и  медленно

    подойдя к столу, окинул всех спокойным взглядом.  Он  был  родом  серб,  как

    видно было из его имени.

         Наружность поручика Вулича отвечала вполне его характеру. Высокий  рост

    и смуглый цвет лица, черные волосы, черные проницательные глаза, большой, но

    правильный нос, принадлежность его нации, печальная и холодная улыбка, вечно

    блуждавшая на губах его, -  все  это  будто  согласовалось  для  того,  чтоб

    придать ему вид  существа  особенного,  не  способного  делиться  мыслями  и

    страстями с теми, которых судьба дала ему в товарищи.

         Он был храбр, говорил мало, но резко; никому не поверял своих  душевных

    и семейных тайн; вина почти вовсе не пил, за молодыми казачками,  -  которых

    прелесть трудно достигнуть, не видав их, он никогда не волочился.  Говорили,

    однако, что жена полковника была неравнодушна к его выразительным глазам; но

    он не шутя сердился, когда об этом намекали.

         Была только одна страсть, которой  он  не  таил:  страсть  к  игре.  За

    зеленым столом он забывал  все,  и  обыкновенно  проигрывал;  но  постоянные

    неудачи только раздражали его упрямство. Рассказывали,  что  раз,  во  время

    экспедиции, ночью, он  на  подушке  метал  банк,  ему  ужасно  везло.  Вдруг

    раздались выстрелы, ударили тревогу, все  вскочили  и  бросились  к  оружию.

    "Поставь ва-банк!" - кричал Вулич, не подымаясь,  одному  из  самых  горячих

    понтеров. "Идет семерка",  -  отвечал  тот,  убегая.  Несмотря  на  всеобщую

    суматоху, Вулич докинул талью, карта была дана.

         Когда он явился в цепь, там  была  уж  сильная  перестрелка.  Вулич  не

    заботился ни о пулях, ни о шашках чеченских: он отыскивал своего счастливого

    понтера.

         - Семерка дана! - закричал он, увидав его наконец в цепи застрельщиков,

    которые начинали вытеснять из лесу неприятеля, и, подойдя  ближе,  он  вынул

    свой кошелек и бумажник и отдал их  счастливцу,  несмотря  на  возражения  о

    неуместности платежа. Исполнив этот неприятный  долг,  он  бросился  вперед,

    увлек за собою солдат и до самого конца дела прехладнокровно перестреливался

    с чеченцами.

         Когда поручик Вулич подошел к столу, то все замолчали, ожидая  от  него

    какой-нибудь оригинальной выходки.

         - Господа! -  сказал  он  (голос  его  был  спокоен,  хотя  тоном  ниже

    обыкновенного), - господа! к чему пустые споры? Вы хотите  доказательств:  я

    вам предлагаю испробовать на себе, может ли человек  своевольно  располагать

    своею жизнью, или каждому из нас заранее назначена  роковая  минута...  Кому

    угодно?

         - Не мне, не мне! - раздалось со всех сторон, - вот чудак! придет же  в

    голову!..

         - Предлагаю пари! - сказал я шутя.

         - Какое?

         - Утверждаю, что нет предопределения,  -  сказал  я,  высыпая  на  стол

    десятка два червонцев - все, что было у меня в кармане.

         - Держу, - отвечал Вулич глухим голосом. Майор, вы будете  судьею;  вот

    пятнадцать червонцев, остальные пять вы мне должны, и  сделайте  мне  дружбу

    прибавить их к этим.

         - Хорошо, - сказал майор, - только не понимаю, право, в чем дело и  как

    вы решите спор?..

         Вулич вышел молча в спальню майора; мы за ним последовали. Он подошел к

    стене,  на  которой  висело  оружие,  и  наудачу  снял  с  гвоздя  один   из

    разнокалиберных пистолетов; мы еще его не понимали; но когда он взвел  курок

    и насыпал на полку пороху, то многие, невольно вскрикнув,  схватили  его  за

    руки.

         - Что ты хочешь делать? Послушай, это сумасшествие! - закричали ему.

         - Господа! - сказал он медленно, освобождая свои руки,  -  кому  угодно

    заплатить за меня двадцать червонцев?

         Все замолчали и отошли.

         Вулич вышел в другую комнату и сел у стола; все последовали за ним:  он

    знаком пригласил нас сесть кругом. Молча повиновались ему: в эту  минуту  он

    приобрел над нами какую-то таинственную власть. Я пристально посмотрел ему в

    глаза; но он спокойным и неподвижным взором встретил мой испытующий  взгляд,

    и бледные губы  его  улыбнулись;  но,  несмотря  на  его  хладнокровие,  мне

    казалось, я читал печать смерти на бледном лице его.  Я  замечал,  и  многие

    старые воины подтверждали мое замечание, что часто на лице человека, который

    должен умереть через  несколько  часов,  есть  какой-то  странный  отпечаток

    неизбежной судьбы, так что привычным глазам трудно ошибиться.

         - Вы нынче умрете! - сказал я ему.

         Он быстро ко мне обернулся, но отвечал медленно и спокойно:

         - Может быть, да, может быть, нет... Потом, обратясь к майору, спросил:

    заряжен ли пистолет? Майор в замешательстве не помнил хорошенько.

         - Да полно, Вулич! - закричал кто-то, -  уж,  верно,  заряжен,  коли  в

    головах висел, что за охота шутить!..

         - Глупая шутка! - подхватил другой.

         - Держу пятьдесят рублей  против  пяти,  что  пистолет  не  заряжен!  -

    закричал третий.

         Составились новые пари.

         Мне надоела эта длинная церемония.

         - Послушайте, - сказал я, - или застрелитесь, или повесьте пистолет  на

    прежнее место, и пойдемте спать.

         - Разумеется, - воскликнули многие, - пойдемте спать.

         - Господа, я вас прошу не трогаться с места! - сказал  Вулич,  приставя

    дуло пистолета ко лбу. Все будто окаменели.

         - Господин Печорин, прибавил он, - возьмите карту и бросьте вверх.

         Я взял со стола, как теперь помню, червонного  туза  и  бросил  кверху:

    дыхание  у  всех  остановилось;  все  глаза,  выражая   страх   и   какое-то

    неопределенное любопытство, бегали от пистолета к  роковому  тузу,  который,

    трепеща на воздухе, опускался медленно; в ту минуту, как он коснулся  стола,

    Вулич спустил курок... осечка!

         - Слава Богу! - вскрикнули многие, - не заряжен...

         - Посмотрим, однако ж, - сказал Вулич. Он взвел опять курок, прицелился

    в фуражку, висевшую над окном; выстрел  раздался  -  дым  наполнил  комнату.

    Когда он рассеялся, сняли фуражку: она была пробита в самой середине и  пуля

    глубоко засела в стене.

         Минуты три никто не мог слова вымолвить. Вулич пересыпал в свой кошелек

    мои червонцы.

         Пошли толки о том, отчего пистолет в  первый  раз  не  выстрелил;  иные

    утверждали, что, вероятно, полка была засорена, другие говорили шепотом, что

    прежде порох был сырой и что после Вулич присыпал свежего; но  я  утверждал,

    что последнее предположение несправедливо, потому что  я  во  все  время  не

    спускал глаз с пистолета.

         - Вы счастливы в игре, - сказал я Вуличу...

         - В первый раз от роду, - отвечал  он,  самодовольно  улыбаясь,  -  это

    лучше банка и штосса.

         - Зато немножко опаснее.

         - А что? вы начали верить предопределению?

         - Верю; только  не  понимаю  теперь,  отчего  мне  казалось,  будто  вы

    непременно должны нынче умереть...

         Этот же человек, который так недавно  метил  себе  преспокойно  в  лоб,

    теперь вдруг вспыхнул и смутился.

         - Однако же довольно! - сказал он,  вставая,  пари  наше  кончилось,  и

    теперь ваши замечания, мне кажется, неуместны... - Он взял шапку и ушел. Это

    мне показалось странным - и недаром!..

         Скоро все разошлись по домам, различно  толкуя  о  причудах  Вулича  и,

    вероятно, в один голос называя меня  эгоистом,  потому  что  я  держал  пари

    против человека, который хотел застрелиться; как будто он без  меня  не  мог

    найти удобного случая!..

         Я  возвращался  домой  пустыми  переулками  станицы;  месяц,  полный  и

    красный, как зарево пожара, начинал показываться из-за  зубчатого  горизонта

    домов; звезды спокойно сияли на темно-голубом своде,  и  мне  стало  смешно,

    когда я вспомнил, что были некогда люди  премудрые,  думавшие,  что  светила

    небесные принимают участие в наших ничтожных спорах за клочок земли  или  за

    какие-нибудь вымышленные права!.. И что ж? эти  лампады,  зажженные,  по  их

    мнению, только для того, чтобы  освещать  их  битвы  и  торжества,  горят  с

    прежним блеском, а их страсти и надежды давно  угасли  вместе  с  ними,  как

    огонек, зажженный на краю леса беспечным странником! Но зато какую силу воли

    придавала им уверенность, что целое небо со своими бесчисленными жителями на

    них смотрит с участием,  хотя  немым,  но  неизменным!..  А  мы,  их  жалкие

    потомки, скитающиеся по земле без убеждений и гордости,  без  наслаждения  и

    страха, кроме той невольной боязни, сжимающей сердце при мысли о  неизбежном

    конце, мы не способны более к великим жертвам ни для блага человечества,  ни

    даже для собственного счастия, потому знаем его невозможность  и  равнодушно

    переходим от сомнения к  сомнению,  как  наши  предки  бросались  от  одного

    заблуждения  к  другому,  не  имея,  как  они,  ни  надежды,  ни  даже  того

    неопределенного, хотя и истинного наслаждения,  которое  встречает  душа  во

    всякой борьбе с людьми или судьбою...

         И много других подобных дум проходило в уме моем; я  их  не  удерживал,

    потому что не люблю останавливаться на какой-нибудь отвлеченной мысли.  И  к

    чему это ведет?.. В первой молодости моей я был мечтателем, я любил  ласкать

    попеременно то мрачные, то радужные образы, которые рисовало мне беспокойное

    и жадное воображение. Но что от этого  мне  осталось?  одна  усталость,  как

    после ночной  битвы  с  привидением,  и  смутное  воспоминание,  исполненное

    сожалений. В этой напрасной борьбе я истощил и жар души, и постоянство воли,

    необходимое для действительной жизни; я вступил в эту жизнь, пережив ее  уже

    мысленно, и мне стало скучно и гадко, как тому, кто читает дурное подражание

    давно ему известной книге.

         Происшествие  этого  вечера  произвело  на   меня   довольно   глубокое

    впечатление и раздражило мои нервы; не  знаю  наверное,  верю  ли  я  теперь

    предопределению или нет, но в этот вечер я ему твердо верил:  доказательство

    было разительно, и я, несмотря на то, что посмеялся над нашими предками и их

    услужливой астрологией, попал невольно  в  их  колею  но  я  остановил  себя

    вовремя на этом опасном пути и, имея правило ничего не отвергать  решительно

    и ничему не вверяться слепо, отбросил метафизику в сторону и  стал  смотреть

    под ноги. Такая предосторожность была очень кстати:  я  чуть-чуть  не  упал,

    наткнувшись на что-то толстое и мягкое, но, по-видимому, неживое. Наклоняюсь

    - месяц уж светил прямо на дорогу - и что  же?  предо  мною  лежала  свинья,

    разрубленная пополам шашкой... Едва я успел ее осмотреть,  как  услышал  шум

    шагов: два казака бежали из переулка, один подошел  ко  мне  и  спросил,  не

    видал ли я пьяного казака, который гнался за свиньей. Я объявил им,  что  не

    встречал казака, и указал на несчастную жертву его неистовой храбрости.

         - Экой разбойник! - сказал второй казак, - как напьется чихиря,  так  и

    пошел крошить все, что ни попало. Пойдем за ним, Еремеич, надо его  связать,

    а то...

         Они удалились, а я  продолжал  свой  путь  с  большей  осторожностью  и

    наконец счастливо добрался до своей квартиры.

         Я жил у одного старого урядника, которого любил за добрый его  нрав,  а

    особенно за хорошенькую дочку Настю.

         Она, по обыкновению, дожидалась меня у калитки, завернувшись  в  шубку;

    луна освещала ее милые губки, посиневшие от ночного холода. Узнав меня,  она

    улыбнулась, но мне было не до нее. "Прощай,  Настя",  -  сказал  я,  проходя

    мимо. Она хотела что-то отвечать, но только вздохнула.

         Я затворил за собою дверь моей комнаты, засветил свечку и  бросился  на

    постель; только сон на этот раз заставил себя ждать более обыкновенного.  Уж

    восток начинал бледнеть, когда я  заснул,  но  -  видно,  было  написано  на

    небесах, что в эту ночь я  не  высплюсь.  В  четыре  часа  утра  два  кулака

    застучали ко мне в окно. Я вскочил:  что  такое?..  "Вставай,  одевайся!"  -

    кричало мне несколько голосов.  Я  наскоро  оделся  и  вышел.  "Знаешь,  что

    случилось?" - сказали мне в один голос три офицера, пришедшие за  мною;  они

    были бледны как смерть.

         - Что?

         - Вулич убит.

         Я остолбенел.

         - Да, убит - продолжали они, - пойдем скорее.

         - Да куда же?

         - Дорогой узнаешь.

         Мы пошли. Они рассказали мне все,  что  случилось,  с  примесью  разных

    замечаний насчет странного предопределения, которое спасло его от неминуемой

    смерти за полчаса до смерти.  Вулич  шел  один  по  темной  улице:  на  него

    наскочил пьяный казак, изрубивший свинью и, может быть, прошел бы  мимо,  не

    заметив его, если б Вулич, вдруг остановясь, не сказал:  "Кого  ты,  братец,

    ищешь" - "Тебя!" - отвечал казак, ударив его шашкой, и разрубил его от плеча

    почти до сердца... Два казака, встретившие  меня  и  следившие  за  убийцей,

    подоспели, подняли раненого, но он был уже при последнем издыхании и  сказал

    только два слова: "Он прав!" Я один понимал темное значение этих  слов:  они

    относились ко мне; я предсказал невольно бедному его судьбу; мой инстинкт не

    обманул меня: я  точно  прочел  на  его  изменившемся  лице  печать  близкой

    кончины.

         Убийца заперся в пустой хате, на конце станицы. Мы шли туда.  Множество

    женщин бежало с плачем  в  ту  же  сторону;  по  временам  опоздавший  казак

    выскакивал на улицу, второпях пристегивая  кинжал,  и  бегом  опережал  нас.

    Суматоха была страшная.

         Вот наконец мы пришли; смотрим: вокруг хаты,  которой  двери  и  ставни

    заперты изнутри, стоит толпа. Офицеры и казаки толкуют горячо  между  собою:

    женщины воют, приговаривая и причитывая. Среди  их  бросилось  мне  в  глаза

    значительное лицо старухи,  выражавшее  безумное  отчаяние.  Она  сидела  на

    толстом бревне, облокотясь на свои колени и поддерживая  голову  руками:  то

    была мать убийцы. Ее губы по временам шевелились: молитву  они  шептали  или

    проклятие?

         Между тем надо было на  что-нибудь  решиться  и  схватить  преступника.

    Никто, однако, не отважился броситься первым. Я подошел к окну и посмотрел в

    щель ставня: бледный, он лежал  на  полу,  держа  в  правой  руке  пистолет;

    окровавленная шашка лежала  возле  него.  Выразительные  глаза  его  страшно

    вращались кругом; порою он вздрагивал и хватал себя  за  голову,  как  будто

    неясно  припоминая  вчерашнее.  Я  не  прочел  большой  решимости   в   этом

    беспокойном взгляде и сказал майору, что напрасно он не велит выломать дверь

    и броситься туда казакам, потому что лучше это сделать теперь, нежели после,

    когда он совсем опомнится.

         В это время старый есаул подошел к двери и назвал  его  по  имени;  тот

    откликнулся.

         - Согрешил, брат Ефимыч, -  сказал  есаул,  -  так  уж  нечего  делать,

    покорись!

         - Не покорюсь! - отвечал казак.

         - Побойся Бога. Ведь ты не чеченец окаянный, а честный христианин;  ну,

    уж коли грех твой тебя попутал, нечего делать: своей судьбы не минуешь!

         - Не покорюсь! - закричал казак грозно,  и  слышно  было,  как  щелкнул

    взведенный курок.

         - Эй, тетка! - сказал  есаул  старухе,  -  поговори  сыну,  авось  тебя

    послушает... Ведь это только бога гневить. Да посмотри, вот и господа уж два

    часа дожидаются.

         Старуха посмотрела на него пристально и покачала головой.

         - Василий Петрович, - сказал есаул, подойдя к майору, - он не сдастся -

    я его знаю. А если дверь разломать, то много наших перебьет. Не прикажете ли

    лучше его пристрелить? в ставне щель широкая.

         В эту минуту у меня  в  голове  промелькнула  странная  мысль:  подобно

    Вуличу, я вздумал испытать судьбу.

         - Погодите, - сказал я майору, я его возьму живого.

         Велев есаулу завести с ним разговор и поставив у дверей  трех  казаков,

    готовых ее выбить, и броситься мне на помощь при данном знаке, я обошел хату

    и приблизился к роковому окну. Сердце мое сильно билось.

         - Ах ты окаянный! - кричал есаул. - что ты, над нами смеешься, что  ли?

    али думаешь, что мы с тобой не совладаем? - Он стал стучать в дверь изо всей

    силы, я, приложив глаз к щели, следил за движениями казака, не ожидавшего  с

    этой стороны нападения, - и вдруг оторвал ставень и бросился в окно  головой

    вниз. Выстрел раздался у меня над самым ухом, пуля сорвала эполет.  Но  дым,

    наполнивший комнату, помешал моему противнику найти  шашку,  лежавшую  возле

    него. Я схватил его за руки; казаки ворвались, и не прошло трех  минут,  как

    преступник был уж связан и отведен под  конвоем.  Народ  разошелся.  Офицеры

    меня поздравляли - точно, было с чем!

         После всего этого как бы, кажется,  не  сделаться  фаталистом?  Но  кто

    знает наверное, убежден ли он в чем или нет?.. и как часто мы  принимаем  за

    убеждение обман чувств или промах рассудка!..

         Я  люблю  сомневаться  во  всем:  это  расположение   ума   не   мешает

    решительности характера - напротив, что до меня касается, то я всегда смелее

    иду вперед, когда не знаю, что меня ожидает.  Ведь  хуже  смерти  ничего  не

    случится - а смерти не минуешь!

         Возвратясь в крепость, я рассказал Максиму Максимычу все, что случилось

    со мною и  чему  был  я  свидетель,  и  пожелал  узнать  его  мнение  насчет

    предопределения. Он сначала не понимал этого слова, но я  объяснил  его  как

    мог, и тогда он сказал, значительно покачав головою:

         -  Да-с!  конечно-с!  Это  штука  довольно  мудреная!..  Впрочем,   эти

    азиатские курки часто осекаются, если дурно смазаны или не  довольно  крепко

    прижмешь пальцем; признаюсь, не  люблю  я  также  винтовок  черкесских;  они

    как-то нашему  брату  неприличны:  приклад  маленький,  того  и  гляди,  нос

    обожжет... Зато уж шашки у них - просто мое почтение!

         Потом он примолвил, несколько подумав:

         -  Да,  жаль  беднягу...  Черт   же   его   дернул   ночью   с   пьяным

    разговаривать!.. Впрочем, видно, уж так у него на роду было написано...

         Больше  я  от  него  ничего  не  мог  добиться:  он  вообще  не   любит

    метафизических прений.

     

     

         Конец


     


    Реклама

    Добавить комментарий