"Кавказский пленник". Лев Толстой - Глава: 5

V 

    Полез Жилин в дыру, раскопал пошире, чтоб и Костылину пролезть; и сидят они — ждут, чтобы затихло в ауле. 

    Только затих народ в ауле, Жилин полез под стену, выбрался. Шепчет Костылину: 

    — Полезай. 

    Полез и Костылин, да зацепил камень ногой, загремел. А у хозяина сторожка была — пестрая собака. И злая-презлая; звали ее Уляшин. Жилин уже наперед прикормил ее. Услыхал Уляшин, забрехал и кинулся, а за ним другие собаки. Жилин чуть свистнул, кинул лепешки кусок — Уляшин узнал, замахал хвостом и перестал брехать. 

    Хозяин услыхал, загайкал из сакли: 

    — Гайть! Гайть, Уляшин! 

    А Жилин за ушами почесывает Уляшина. Молчит собака, трется ему об ноги, хвостом махает. 

    Посидели они за углом. Затихло все, только слышно — овца перхает в закуте да низом вода по камушкам шумит. Темно, звезды высоко стоят на небе; над горой молодой месяц закраснелся, кверху рожками заходит. В лощинах туман как молоко белеется. 

    Поднялся Жилин, говорит товарищу: 

    — Ну, брат, айда! 

    Тронулись, только отошли, слышат — запел мулла на крыше: «Алла, Бесмилла! Ильрахман!» Значит — пойдет народ в мечеть. Оли опять, притаившись под стенкой. 

    Долго сидели, дожидались, пока народ пройдет. Опять затихло. 

    — Ну, с богом! — Перекрестились, пошли. Пошли через двор под кручь к речке, перешли речку, пошли лощиной. Туман густой да низом стоит, а над головой звезды виднешеньки. Жилин по звездам примечает, в какую сторону идти. В тумане свежо, идти легко, только сапоги неловки, стоптались. Жилин снял свои, бросил, пошел босиком. Подпрыгивает с камушка на камушек да на звезды поглядывает. Стал Костылин отставать. 

    — Тише, — говорит, — иди; сапоги проклятые — все ноги стерли. 

    — Да ты сними, легче будет. 

    Пошел Костылин босиком — еще того хуже: изрезал все ноги по камням и все отстает. Жилин ему говорит: 

    — Ноги обдерешь — заживут, а догонят — убьют, хуже. 

    Костылин ничего не говорит, идет, покряхтывает. Шли они низом долго. Слышат — вправо собаки забрехали. Жилин остановился, осмотрелся, полез на гору, руками ощупал. 

    — Эх, — говорит, — ошиблись мы — вправо забрали. Тут аул чужой, я его с горы видел; назад надо да влево, в гору. Тут лес должен быть. 

    А Костылин говорит: 

    — Подожди хоть немножко, дай вздохнуть, у меня ноги в крови все. 

    — Э, брат, заживут; ты легче прыгай. Вот как! 

    И побежал Жилин назад и влево в гору, в лес. 

    Костылин все отстает и охает. Жилин шикнет-шикнет на него, а сам все идет. 

    Поднялись на гору. Так и есть — лес. Вошли в лес, по колючкам изодрали все платье последнее. Напали на дорожку в лесу. Идут. 

    — Стой! — Затопало копытами по дороге. Остановились, слушают. Потопало, как лошадь, и остановилось. Тронулись они — опять затопало. Они остановятся — и оно остановится. Подполз Жилин, смотрит на свет по дороге — стоит что-то: лошадь не лошадь, и на лошади что-то чудное, на человека не похоже. Фыркнуло — слышит. «Что за чудо!» Свистнул Жилин потихоньку, — как шаркнет с дороги в лес и затрещало по лесу, точно буря летит, сучья ломает.

 Костылин так и упал со страху. А Жилин смеется, говорит: 

    — Это олень. Слышишь, как рогами лес ломит. Мы его боимся, а он нас боится. 

    Пошли дальше. Уже высожары [Высожары — местное название одного из созвездий (группы звезд) на небе] спускаться стали, до утра недалеко. А туда ли идут, нет ли — не знают. Думается так Жилину, что по этой самой дороге его везли и что до своих верст десять еще будет, а приметы верной нет, да и ночью не разберешь. Вышли на полянку, Костылин сел и говорит: 

    — Как хочешь, а я не дойду: у меня ноги не идут. 

    Стал его Жилин уговаривать. 

    — Нет, — говорит, — не дойду, не могу. 

    Рассердился Жилин, плюнул, обругал его. 

    — Так я же один уйду, прощай. 

    Костылин вскочил, пошел. Прошли они версты четыре. Туман в лесу еще гуще сел, ничего не видать перед собой, и звезды уж чуть видны. 

    Вдруг слышат — впереди топает лошадь. Слышно подковами за камни цепляется. Лег Жилин на брюхо, стал по земле слушать. 

    — Так и есть, сюда, к нам, конный едет! 

    Сбежали они с дороги, сели в кусты и ждут. Жилин подполз к дороге, смотрит — верховой татарин едет, корову гонит. Сам себе под нос мурлычет что-то. Проехал татарин. Жилин вернулся к Костылину. 

    — Ну, пронес бог; вставай, пойдем. 

    Стал Костылин вставать и упал. 

    — Не могу, ей-богу, не могу; сил моих нет. 

    Мужчина грузный, пухлый, запотел; да как обхватило его в лесу туманом холодным, да ноги ободраны, — он и рассолодел. Стал его Жилин силой поднимать. Как закричит Костылин: 

    — Ой, больно! 

    Жилин так и обмер. 

    — Что кричишь? Ведь татарин близко, услышит. — А сам думает: «Он и вправду расслаб, что мне с ним делать? Бросить товарища не годится». 

    — Ну, — говорит, — вставай, садись на закорки — снесу, коли уж идти не можешь. 

    Подсадил на себя Костылина, подхватил руками под ляжки, вышел на дорогу, поволок. 

    — Только, — говорит, — не дави ты меня руками за глотку ради Христа. За плечи держись. 

    Тяжело Жилину, ноги тоже в крови и уморился. Нагнется, подправит, подкинет, чтоб повыше сидел на нем Костылин, тащит его по дороге. 

    Видно, услыхал татарин, как Костылин закричал. Слышит Жилин — едет кто-то сзади, кличет по-своему. Бросился Жилин в кусты. Татарин выхватил ружье, выпалил — не попал, завизжал по-своему и поскакал прочь по дороге. 

    — Ну, — говорит Жилин, — пропали, брат! Он, собака, сейчас соберет татар за нами в погоню. Коли не уйдем версты три — пропали. — А сам думает на Костылина: «И черт меня дернул колоду эту с собой брать. Один я бы давно ушел». 

    Костылин говорит: 

    — Иди один, за что тебе из-за меня пропадать. 

    — Нет, не пойду: не годится товарища бросать. 

    Подхватил опять на плечи, попер. Прошел он так с версту. Все лес идет, и не видать выхода. А туман уж расходиться стал, и как будто тучки заходить стали. Не видать уж звезд. Измучился Жилин. 

    Пришел, у дороги родничок, камнем обделан. Остановился, ссадил Костылина. 

    — Дай, — говорит, — отдохну, напьюсь. Лепешек поедим. Должно быть, недалеко 

    Только прилег он пить, слышит — затопало сзади. Опять кинулись вправо, в кусты, под кручь, и легли. 

    Слышат — голоса татарские; остановились татары на том самом месте, где они с дороги свернули. Поговорили, потом зауськали, как собак притравливают. Слышат — трещит что-то по кустам, прямо к ним собака чужая чья-то. Остановилась, забрехала. 

    Лезут и татары — тоже чужие; схватили их, посвязали, посадили на лошадей, повезли. 

    Проехали версты три, встречает их Абдул-хозяин с двумя татарами. Поговорил что-то с татарами, пересадили на своих лошадей, повезли назад в аул. 

    Абдул уж не смеется и ни слова не говорит с ними. 

    Привезли на рассвете в аул, посадили на улице. Сбежались ребята. Камнями, плетками бьют их, визжат. 

    Собрались татары в кружок, и старик из-под горы пришел. Стали говорить. Слышит Жилин, что судят про них, что с ними делать. 

    Одни говорят — надо их дальше в горы услать, а старик говорит: 

    — Надо убить. 

    Абдул спорит, говорит: 

    — Я за них деньги отдал. Я за них выкуп возьму. 

    А старик говорит: 

    — Ничего они не заплатят, только беды наделают. И грех русских кормить. Убить — и кончено. 

    Разошлись. Подошел хозяин к Жилину, стал ему говорить. 

    — Если, — говорит, — мне не пришлют за вас выкуп, я через две недели вас запорю. А если затеешь опять бежать, я тебя как собаку убью. Пиши письмо, хорошенько пиши. 

    Принесли им бумаги, написали они письма. Набили на них колодки, отвели за мечеть. Там яма была аршин пяти — и спустили их в эту яму.